И вот наступило потом…

Китайское проклятие звучит: «Что б ты жил в эпоху перемен». У нас эта эпоха несколько затянулась. Мы шарахаемся из одной стороны в другую, ни в чем не зная меры. Казалось бы, советские республики, жившие много лет в советской коммуналке, получили отдельные квартиры и разъехались. Но в России у многих патриотов возникли фантомные боли. Это когда у больного якобы болит ампутированная нога. Им и за державу обидно, и хочется былой империи со странами Варшавского договора вкупе, и чтобы нас опять боялись, потому что сознание наше осталось лагерным: боятся — значит уважают.

Я позволю себе не согласиться с этой патриотической братией. Мне не нужна великая держава, мне не нужно, чтобы нас боялись, мне нужно, чтобы нас уважали, а для этого нужно, чтобы мы, в первую очередь, уважали сами себя. Чтобы чувство собственного достоинства сделали национальной идеей. Мне говорят, что политика — грязное дело. Нет! Не могу согласиться, если был на свете Вацлав Гавел! Значит что-то у нас не так, если во власть приходят вороватые и циничные люди. Я, в силу профессии, внимательно рассматриваю лица сидящих в Государственной думе, в Администрации Президента, в правительстве. В основном, это персонажи, созданные для мультипликации. Сито власти таково, что там никогда не будет женщин с профилем А. Ахматовой и мужчин с глазами Б. Окуджавы. Когда я думаю о будущем, поневоле жалею мой народ — терпеливый, приспосабливающийся к разным условиям жизни. Не живущий, а выживающий. Я помню эти голубые квадратные сумки «челноков», бросившихся в начале 90-х в рынок, как Матросов на амбразуру. Не от хорошей жизни.

Я помню, как в 1992 году меня пригласили в Брюссель, где в рамках фестиваля должна была пройти ретроспектива моих фильмов. Разместили меня вечером в шикарном пятизвездочном отеле. Вылетел я из Москвы, где в магазинах в большом количестве стояли горчица и майонез. И больше ничего! При этом каждому москвичу выдали личную карточку покупателя. Покупателя чего???

Утром в Брюсселе я вышел к завтраку в ресторанный зал. Увидел несметное количество колбас, сыров, рыбы, пирожных… Вспомнил сына, который попросил меня привезти ему жвачку, повернулся и вышел.

Я хочу, чтобы старость была не жалкая, а ухоженная, окруженная заботой государства. Дети — здоровые, сытые и счастливые. А взрослые пусть зарабатывают столько, чтобы жить достойно, не заботясь о завтрашнем дне.

Мой друг — режиссер Константин Худяков — жаловался мне, что ему никогда не достичь зарплаты водителя троллейбуса. Я недавно прочитал зазывную рекламу с приглашением учиться на водителей троллейбусов. Посмотрел на обещанную зарплату. Косте не снилось. Но переучиваться уже поздно.

В ожидании чуда (Зиновий Гердт)

— Яви чудо! — когда-то кричала толпа в надежде обрести веру. Да и продолжает кричать. Я никогда не требовал чуда. Я просто в него верил. От чего это шло — я не знаю. Может быть, от неустроенности быта, а, может быть, — от заложенного во мне стремления удивлять, радовать окружающих. Не знаю. Но, когда я собираю свою команду перед очередным фильмом, я ставлю пред собой и перед ними конкретную задачу: «Чем будем удивлять?» Вся жизнь мне кажется одним большим спектаклем без антрактов. Ты в этом спектакле являешься то участником, то зрителем. Но спектакль интересен тем, что никто не знает содержания пьесы и её концовки. А главное — когда.

Но вот наступает такой момент, когда зрение твое слабеет — и ты перестаешь видеть детали, потом ухудшается слух — и ты какие-то реплики, возможно, очень важные, не слышишь. Наступает такой возраст, когда чей-то промысел закрывает от тебя нынешнюю жизнь с ее буйными красками и звуками. Для чего?

Как мне кажется, для того, чтобы дать возможность памяти, не отвлекаясь ни от чего, возвращаться в прошлое, в детство. И ты бродишь по старым улочкам, встречаешься с теми, кого давно не видел и уже не увидишь никогда, тебе снятся дорогие лица, кого ты любил и кто любил тебя. Я сейчас подошел к этому возрасту. Чего я больше всего опасаюсь? Того, что, вспоминая былое, перестану воспринимать настоящее. Новую музыку, новые отношения, новую живопись, т.е. новый формат жизни. Не дай мне Бог стать с годами брюзгой!

Тогда давайте занавес.

Спектакль окончен.

Гоню от себя старость, потому что это — не возраст, а состояние души, когда перестаешь чему-либо удивляться. А для меня это равновеликие понятия: не можешь удивляться — не сможешь удивлять.