И вот наступило потом…

Упоминаемый мною Валера Мельников уже во втором семестре делал этюд со словами. Играл он врача-хирурга. Более того, офтальмолога. С его-то ручищами бывшего электросварщика. Массальский посмотрел этюд, после чего начал разбор:

— Валерий! Что такое врач? А тем более, хирург! Вы понимаете меру ответственности? Это постоянно сопряжено с риском, с кровью.

— Да я знаю, ПалДимыч! — возразил ему Валера. — Мы в детстве ловили голубей, разрывали пополам и ели сердце…

Павел Владимирович схватился за сердце: «Перерыв…»

Валера, чтобы успокоить педагога, заорал вдогонку Массальскому:

— Но это пацанами! Пацанами!

Было поздно. Массальский вышел из аудитории. Валеру вскоре отчислили.

Кино

Кино входило в мою жизнь трофейными фильмами: «Королевские пираты», «Остров страданий» и, конечно, «Бэмби». После каждого фильма я возвращался домой с повышенной температурой, потрясенный. Температура у меня повысилась даже от советского фильма «Застава в горах». Сравнительно недавно его показали по телевизору. Я смотрел и думал: «Боже мой! Какой же я был дурак!»

От фильма «Бэмби» остался след на всю жизнь. Принято повторять: «Не сотвори себе кумира!» Но кумирами для меня остаются и по сей день Чарли Чаплин, Уолт Дисней и Федерико Феллини. Три разных гения знали про людей столько, что позволило им оставить после себя такие мощные высказывания-фильмы, которые до сих пор остаются недосягаемыми. Конечно, сейчас я более спокойно смотрю кино. Температура не скачет. Но реветь — реву. И на «Римских каникулах» и на «Балладе о солдате». Во многом меняется киноязык, появляются новые формы. Но для меня близким остается не рассудочное, хладнокровное кино, а открытое, искреннее, захватывающее меня целиком. Когда во время просмотра начинаешь критиковать игру актеров, мизансцену кадра, свет, это значит, что режиссер тебя не захватил, не тронул. Иногда, в оправдание, такое кино называют интеллектуальным. Для меня оно просто неталантливо.

Увлечения

В детстве я любил рисовать. Вернее, перерисовывать. Чей-то портрет или картинку. Рисовал, показывал маме. У мамы высшей похвалой было: «Ты с ума сошел!»

Однажды летом на каникулах в Киеве я впервые увидел пластилин. И тут же по портрету вылепил бюст Гоголя. «Ты с ума сошел», — сказала мама. Это подтвердили ближайшие родственники. Но выводов для себя не сделали. И слава Богу! Иначе моя судьба сложилась бы иначе, а не так, как сложилась.

На последнем курсе Школы-студии МХАТ я увлекся лепкой. В ближайших мастерских Большого театра мне подарили глину и я, размочив ее, начал лепить портреты моих товарищей по общежитию. Даже научился отливать в гипсе.

Потом наступило увлечение резьбой по дереву. Уже в общежитии театра имени Гоголя, куда я распределился. Приглашали меня в Ленком, но это было до Захарова и после Эфроса. Руководил в ту пору театром В. Б. Монахов. Режиссер никакой. Я пришел на прогон нового спектакля, где играли мои товарищи, выпущенные из студии годом раньше, — Коля Караченцов и Боря Чунаев. Я посмотрел на этот спектакль и понял, что я туда не пойду.

Приглашал в Маяковку A. A. Гончаров. Но просил продержаться, не подписывать распределение до сентября.

— А как не подписывать, Андрей Александрович? — спросил я.

Он прищурил один глаз и бросил:

— Если очень хотите к нам, то придумаете.

Я не стал придумывать и пошел в театр Гоголя, где не видел ничего. Пошел за компанию с четырьмя моими сокурсниками. И наверно, правильно. Потому что из Маяковки я бы никогда не ушел, а из театра Гоголя ушел без всякого сожаления.

В театре Гоголя меня ввели на роль ведущего в спектакле «Заговор императрицы». Это была псевдоновация режиссера Б. Голубовского. Спектакль шел по пьесе, как полагается, но иногда действие прерывалось появлением трех ведущих в черных костюмах с папками в руках. Ведущие читали исторические документы, воспоминания В. Шульгина «Дни» и по всякому поводу высказывания В. И. Ленина. Текст был скучный, труднозапоминаемый и труднопроизносимый.

И вот идет спектакль. И я, как в школьные годы со стихотворением о Ленине, в кулисах зубрю текст, выхожу на сцену, с необходимой спектаклю горячность произношу — и снова за кулисы зубрить. И вот уже близится финал спектакля. На сцену поднимаются рабочий, солдат и матрос с бутафорскими ружьями. Тамара Никольская, изображавшая императрицу, с немецким акцентом вопрошает троицу:

— Кто вы? Кто?

Однажды Валера Афанасьев, только что пришедший из Щукинского училища, ответил ей:

— Хрен в кожаном пальто.

Что соответствовало истине. Он действительно был в кожаном пальто.

Но обычно на ее вопрос шел ответ:

— Вы арестованы, гражданка!

Звучала финальная музыка. И тут выходил я со словами:

— Декрет Центрального комитета РСДРП «Ко всем гражданам России!» Граждане! Твердыня русского царизма пала! Благоденствие царской шайки, построенное на костях народа, рухнуло!

Музыкальная кода. Занавес. Аплодисменты.