Что же касается Игоря Белоусова, то, несмотря на внешнюю мягкость характера и доброжелательность, порой он бывал непреклонен. Помню, в самом конце рейса, уже по пути домой, мы зашли в Гибралтар, бывший в то время портом беспошлинной торговли, где все участники рейса обычно "отоваривали" свою убогую валюту, выдаваемую формально для "культурного отдыха на берегу". Надо сказать, что нигде мне не было так стыдно за свою великую державу, как в жалких третьесортных лавчонках Гибралтара и Лас-Пальмаса, Сингапура и Токио, где пронырливые торговцы, по большей части индусы или поляки, ловко ориентируясь на советский спрос, держат специальные "русские" магазины, в которых по более дешевым ценам продают самую разнообразную третьесортицу - от джинсов из подгнившей ткани, зонтиков и презервативов до магнитофонов и видеосистем, через месяц или раньше выходящих из строя. Моряков и рыбаков наших это, однако, нисколько не волнует, так как все барахло приобретается здесь для немедленной перепродажи дома.
До сих пор помню чувство жгучего стыда, испытанного мною в Париже в каком-то "польском" магазине, куда нас привел гид, и где "золотые чемпионки" Олимпийских игр, на глазах у откровенно потешавшихся над ними продавцов, жадно вырывали друг у друга из рук какие-то нейлоновые шубы и более интимные предметы женского туалета. А похмельные оравы матерящихся рыбаков с продубленными соленым ветром лицами и алчными глазами, торопливо волокущие к причалу огромные узлы и свертки с коврами и пальто-болоньями! Игорь в такие лавочки, как правило, не ходил, несмотря на откровенное неудовольствие его жены, и приобретал в основном памятные раритеты - маски, раковины и другую местную экзотику.
На этот раз мы собрались пойти с ним на экскурсию в знаменитую карстовую пещеру Святого Михаила в Гибралтарской скале, где во время Второй мировой войны размещался британский госпиталь, а в последние годы, ввиду уникальной внутренней акустики, устроен всемирно известный филармонический зал. Игорь зашел за мной, и мы совсем уже было собрались идти, как вдруг ему на глаза попался листочек с двумя строфами песни "Донской монастырь". Я начал набрасывать ее накануне, но конец все никак не получался. "А где продолжение?" — спросил Игорь. "Да вот, вечером попробую что-нибудь придумать", — ответил я. "Зачем же вечером, лучше прямо сейчас", — с улыбкой заявил Игорь и с неожиданной для своего грузного тела быстротой выскочил из каюты. Не успел я опомниться, как в замочной скважине щелкнул ключ, запирающий дверь снаружи. "Ты что, с ума сошел? — возмутился я. — Время увольнения пропадает!" "А ты его зря и не трать! Садись и быстренько пиши. Как докончишь, сразу звонишь мне, и мы немедленно идем на берег". Ни брань, ни увещевания мои на него никакого действия не оказали. В увольнение, однако, хотелось, и я, скрепя сердце, сел за стол. Не знаю уж как по части художественного уровня, но во всяком случае формально, примерно через полчаса, песня была дописана, и Игорь, ознакомившись с текстом, милостиво взял меня на берег.