И в горе, и в радости

Элементарный определитель номера говорил сейчас мужчине больше, чем страницы сивиллиных[2] книг. Он судорожно повторил набор высветившихся на голубом экранчике цифр. Еще и еще раз. Бесполезно! Платиновые лезвия длинных, как одиночество, гудков подбирались к его артериям. А сердце наконец-то узнало, что такое перебои. Оно вдруг споткнулось, и заколотилось, и сжалось.

О дальнейшем Краснов имел смутное представление. Он не видел. Как почти на ходу высадился не вполне довольный авантюрами шефа Эрберг, чтобы оставаться покуда за главного, не слышал назойливых предостережений китайца насчет чрезвычайно высокой скорости. Не понимал, как оказался на месте шофера, не чуял тормозов под ногами… По счастью, он знал, где находится Болотное, — просто по привычке следить за названиями мест, которые проезжал.

И только когда призрак Петербурга остался далеко позади, растаяв в солнечном мареве сентябрьского полдня, и навстречу, чередуясь с осинником и чернолесьем, побежали белоногие стайки поцелованных золотыми устами березок, Марк взял себя в руки.

«В поселке с очаровательным названием Болотное, скорее всего, несколько десятков коттеджей. Чтобы вычислить, в каком Кира, следует набрать номер, тихонечко ехать мимо домов и прислушиваться, не зазвонит ли где телефон. Точно!»

Так они с Хароном и въехали в поселок — прислушиваясь.

Китаец смешно высовывал из машины бритую желтоватую голову и прикладывал ладонь к чуткому, оттопыренному, привыкшему к охоте на хитрые звуки уху. А Марк, стараясь вести абсолютно бесшумно, что на самом деле не столь уж и трудно, когда ты находишься за рулем «субару», то и дело снимал и протирал почему-то мешающие ему стеклянные прямоугольники очков, как будто он собирался не услышать звонок, а увидеть его сквозь заборы и кирпичные стены…

К счастью, тот денек «осени первоначальной» выдался как на заказ — тихим. Ласковые струи прогретого воздуха, переплетаясь между собой в голубоватые нежные жгуты, неохотно осваивали пространство между землей и небом. А в небе-то пролегал настоящий паутинный путь! И куда только они летели, эти караваны паутин, эти эскадрильи невесомых ковров-самолетов?.. И еще откуда-то издалека доносилась грустная песня предвестников осенних небес — сизоворонков.

Но Марку Краснову во что бы то ни стало нужно было услышать иную песню. После того как они добрались примерно до середины исследуемого участка без какого-либо результата, Марк решил, что для эффективности поисков пора разделиться. Он велел Харону вести разведку на пешем ходу, а сам продолжал ехать и звонить, звонить, звонить…

Кое-какие дачники, словно повинуясь великой летней инерции и подставляя милосердному солнышку обнаженные загорелые спины да кабачковидные носы, возились на огородах. Кое-где взлаивали собаки, заметно осложняя поиски. Возле одного крылечка, обнаружив несколько лениво объеденных арбузных корок, устроили свой запоздалый пир сонные осы.

Вот и последний, не до конца достроенный, стоящий чуть на отшибе дом. Двухэтажный. С коньком и белой трубой. И высоченным забором, за которым сад, как в поэме Блока.

Марк Дмитриевич выбрался из автомобиля. Заставил телефон повторить — в который уже раз! — заветную комбинацию из одиннадцати цифр и, как говорится, стал весь внимание. Высокий и большой, он даже пригнулся, что есть силы напрягая слух и машинально глядя на пожухлую гусиную травку. Ни малейшего результата. Как в вакууме. Хоть бы жук какой зажужжал! Стены дома казались глухонемыми. Ну тогда, возможно, эта крепость отзовется на язык жестов? Весь мир показался ему в этот трагически беззвучный момент неприступной крепостью. Точнее было бы сказать — непроницаемой.

Он упал на колени и приложил ухо к земле. Земля — уставшая и растрескавшаяся за долгую летнюю страду, многострадальная и все еще таящая несметные богатства и тайны земля — звенела!

— Не плачьте, хозяин. — Китаец Харон видел Марка Дмитриевича таким впервые. — Ваша Кира — здесь.

Оказывается, пока Марк тщетно разъезжал на машине, Харон успел найти местных аборигенов и выведал у них — за соответствующее вознаграждение, разумеется, — событийную канву первых сентябрьских дней.

А земля и правда звенела. Мобильник невинно убиенной Кристинки Дай-дай выпал из не помнящих себя рук Киры, угодив аккурат со второго этажа в довольно-таки глубокую траншейку под домом, прорытую, может, наиболее верной Витькиной подругой — ежихой Адой.

Так уж завелось. Хлебосольный Витек оставлял возле означенного земляного хода блюдце с молоком. Сам любил — тепленькое, с хрустящей корочкой белого хлеба. Когда затаривался в городе, в супермаркете, так и рассуждал: «Молока возьму пару. Нет, тройку пакетов. Мне и Аде». Порой он даже не ленился оставлять любимой ежихе кусочки яблок-груш или каких-нибудь экзотических плодов, вроде киви и ананасов. Он плохо учился в школе и не знал, что ежи — млекопитающие хищники. Ананасы пропадали даром.

Кто же теперь приготовит для тебя блюдце со свежим подогретым молочком, Ада? Перед кем похвастаешься ты своими шестью мягкоигольчатыми ежатами?