И умереть мы обещали

Наутро, чуть забрезжил серый рассвет, нас уже ждали во дворе широкие сани с кожаным верхом. В кузовке были постелены овчинные шкуры. Степан Заречный сидел на высоких козелках. Красивые орловские кони нетерпеливо били копытами, фыркали, выпуская облачки пара. Дорожные сундуки уже накрепко были привязаны на задке. Я попрощался с моим другом Жаном, сыном гувернёра де Бельте. Хоть он был моим сверстником, но ростом – на полголовы ниже и в плечах неширок. Жан, несмотря на раннее утро, вышел меня проводить. Стоял, кутаясь в пальто, и дрожал от холода.

– Иди уж, досыпай, – отослал я его обратно в дом. – Не на год же едем. Думаю, через неделю вернёмся.

После я заглянул в кузовок, представил, как все здесь усядемся: тут отец, там мама, а напротив сестры и я… Тесновато будет. Поразмыслив, я попросился на козелки.

– Не замёрзнешь? Путь долгий, – предупредил меня отец.

– Морозов ещё нет, – возразил я.

– Садись, барин, – подвинулся Степан. – Вдвоём веселее будет. Только шинелька у тебя жиденькая. Если зазимок проберёт, ты мне скажи, я тебе тулуп свой дам.

– Не замёрзну! – гордо ответил я, взбираясь на жёсткое сиденье.

– Мы готовы, трогай, – крикнул отец из саней.

– С богом! – перекрестился Степан. – Ну-ка! Пошли! – прикрикнул он. Кони тронулись.

Нева ещё до конца не затянулась льдом. Снег лежал на мостовой, укатанный санями. На фоне светлеющего неба выделялся тонкий шпиль Петропавловского собора с ангелом наверху. Степан перекрестился на ангела, вздохнул и фальшивым хриплым голосом затянул детскую песенку:

Ангел белый, Бога вестник,

Ты приди ко мне во сне…

Мне вдруг стало смешно от его неумелого пения. Здоровый мужик, бородатый, хриплым голосом пытается петь детскую песенку, да ещё делает это так серьезно и сосредоточенно. Я не в силах был сдержаться.

– Ну, что вы, в самом деле, барин… – обиженно пробурчал Степан и тут же сам расхохотался. – Не певец я. Что теперь? И в армии по шапке получал, за то, что пел фальшиво. Все строевую хором грянут, а я не попадаю…

–Ты и в армии служил? – я начал проникаться к нему уважением.

– Было дело. А как же? Измаил штурмовал¹³.

– Вот это да! – подпрыгнул я на месте. – И Суворова видел.

– Так, конечно. Батюшку нашего родненького. Видел.

– Расскажи! – тряс я его за рукав.

– А чего о нем? Маленький, хрупенький, но хитёр был. Построил нас полками перед штурмом, и каждому полку сказал: – У вас, ребятушки, самая важная задача. Не сдюжите, мол, опозоримся перед всей Россеей. Во, мы рванули тогда на штурм… Да, – задумался он.

– А ты? Расскажи, как все было?

– Я же в шестой колонне шёл, под началом Кутузова. Мы штурмовали ворота Килийские. Турок насмерть стоял. Батюшка, Михаил Илларионович, Суворову гонца шлёт, мол, не сдюжим, надобно прекратить штурм и отступать. А Суворов, хитрец, шлёт ему ответ: – Не могу откладывать. Я, мол, уже матушке-императрице доложил, что город взят, да вас комендантом назначил. Ох, как Михаил Илларионович выругался тогда, аж у турок уши завяли, да как погнал нас на стены…

– А я когда тебя увидел, решил, что ты разбойник.

–Я? Разбойник? – мы вновь захохотали. – Ну, барин! А с чего? Борода нечесаная али тулуп широкий?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Глаза как у нашего околоточного злые такие были.

– У меня? Злые? – и мы опять расхохотались, сами не зная, чему. Даже отец высунулся из кибитки, посмотреть: все ли в порядке.

– Расскажи о себе, – попросил я.

– Ох, а что рассказывать? Родился в Крещенках. Нарекли Степаном. У барина Петра Васильевича служу.

– А кем?

– А когда кем: когда конюхом, когда дворником, а когда и управляющим. Да. Бывает. Как наш Зигфрид, чтоб его волки съели, захворает, так я за него.

– А кто такой Зигфрид?

–Управляющий, он и есть. Старый немчура. А злой какой. Наверное, от этой злости вечно у него зимой хворь приключается. Лежит на перине красный, как свёкла, да платки пачкает.

– Постой. Так ты говорил: в армии служил.

– Да. В инфантерии¹⁴, потом при уланах¹⁵ …

– Так сколько же тебе лет?

– А, ты вон про что. Не дослужил – верно. Выкупил меня барин, Пётр Васильевич. Дело такое приключилось: батюшка мой помер, а Пётр Васильевич без него – никуда. Как собирается в Псков или в Москву, так батю моего кликал. Батя из бывших моряков. Да! Строгий был, аккуратный. Не дай бог заметит непорядок какой, так дворовых оттаскает! Одна рука сухая, контуженная, но вторая – что клещи кузнечные. Да как батюшка мой помирал, уж очень просил выкупить меня из армии. Нас пятеро у него было, я – старшой. Как раз под набор рекрутский попал. Пётр Васильевич обещал, и выкупил. Вот не дослужил срок…

– Так сколько тебе исполнилось?

– Так сороковушка стукнула.

– Давно?

– А вчерась.

– Врёшь!

– Вот те, – он перекрестился.

– А чего молчишь! Хоть я тебя поздравлю, – удивился я.

– Господь с тобой, барин, – замахал он руками и нахмурился. – Нельзя сорок годов-то праздновать. Примета дурная.

– Почему?

– До сорок первого не дотянешь. Во как!

– Прости, Степан.

– Да за что?