И тогда я солгал

Пол поскрипывает под нашими шагами. Мы поднялись на два лестничных марша, под самую крышу. Еще этот ночной горшок. Я заталкиваю его ногой подальше под кровать. Надеюсь, он нам не понадобится. Мы ходили в нужник по очереди, несмотря на дождь, прикрывая свечу рукой. Если на пламя попадала капелька воды, оно с шипением поглощало ее, но не гасло.

— Ладно, — отрывисто говорит Фелиция. — Давай ложиться.

Она льет воду из кувшина, умывает лицо, вытирает, а потом садится на кровать и расшнуровывает ботинки. Снимает их, аккуратно ставит один подле другого, залезает в постель в штанах Энн Паддик и натягивает одеяло до подбородка. Крепко сжимает веки, будто ребенок, который притворяется спящим. Я чуть не смеюсь в голос. Ладно, если таковы правила игры… А потом я вспоминаю, как она рассказывала про рождение Джинни. Фелиция знает все, что положено знать женщине.

Я никогда не связывался с французскими девицами. Говорил, что не хочу подхватить какую-нибудь заразу. Я был не один такой. Думал об этом больше, чем следовало. Они зажигали красные фонари, и сразу появлялось столько желающих войти туда, что легко было остаться в стороне. Ох уж эти красные фонари! Все для вас готово. Я знал, что должен этого хотеть, но не хотел. Были и другие, которые тоже не хотели, — убежденные евангельские христиане и примерные мужья. Некоторые, как и я, не объясняли своих мотивов. Каждый вечер появлялись новые истории о похождениях, но мы пропускали их мимо ушей.

Я снимаю ботинки, умываю лицо и руки, как Фелиция, а потом забираюсь на кровать с другой стороны. Пружины скрипят еще сильнее, чем половицы. И вот мы бок о бок лежим на спине, будто изваяния. Я слышу дыхание Фелиции. Та женщина думает, что мы муж и жена.

Хлещет дождь. Может быть, так и выглядит иной мир. Мистеру Деннису все это сильно не понравилось бы. Что подумал бы Фредерик, я не знаю. Нет, этого не могло случиться.

Местечко вполне приятное. Ни ветра, ни дождя, ни грязи. Не нужно ни о чем думать до утра, только спать. Но я не могу сдержать биение сердца, как будто утро уже наступает. Прислушавшись, я слышу рокот волн, бьющихся об утесы. Он не прекращается. Будто орудийный огонь. Говорили, что последний было слышно даже в Англии. Если находиться в южной ее части и смотреть в сторону Франции, можно услышать пушки.

Вдруг я понимаю, что он придет. Мертвые не привязаны к определенному месту. Он напуган, как и я, а может быть, еще сильнее. Знает, что с ним должно случиться, и ничего не может поделать. Что-то пошло не так. Все в мире когда-то прекращается, подходит к концу, но не это. Говорят, война закончилась, но это неправда. Она слишком глубоко засела. Проделала во времени трещину, а то и воронку. Если туда упадешь, то обратно не выберешься. Грязь слишком глубокая, в ней увязаешь. Я оставил его там. Он думал, что я вернусь, но я не вернулся.

— Прости, — говорю я. — Я не хотел.

Я весь трясусь, и кровать ходит ходуном, скрипит пружинами. Фелиция трогает меня, прикасается к лицу, пытается меня разбудить, но я уже проснулся, а оно все продолжается.

— Прости, Фредерик. Прости меня, — твержу я, но он не слышит, потому что от него ничего не осталось. Хочу, чтобы он пришел. Я должен с ним поговорить. Хочу, чтобы он был здесь, весь в засохшей грязи, даже если для этого нам обоим придется умереть.

— Фредерик! — восклицаю я и резко сажусь, протягиваю руки, чтобы нащупать его. — Фредерик!

Она обнимает меня. Вцепляется в меня, произносит мое имя.

— Все хорошо, Дэниел. Я здесь. Все хорошо. Ты увидел дурной сон. Я здесь.

Она укладывает меня обратно и ложится рядом, снова обнимает. Я утыкаюсь лицом в ее шею и волосы, пытаясь спрятаться. Она кладет руки мне на затылок.

Спустя некоторое время я поднимаю голову. Ее нежность меня успокаивает.

— Ну и шуму ты наделал, — говорит она, посмеиваясь. — Если мы не поостережемся, сюда придет миссис Томас.

Я чувствую в себе такую легкость и пустоту, что меня может унести ветром.

— Его здесь нет, сам знаешь, — продолжает она. — Ты думаешь, что он здесь, но его здесь нет. Он ушел навсегда. Он в безопасности. — Ее слова глубоко проникают в меня. Я чувствую ее дыхание. — Мы живы, а он нет. Нам этого не изменить.

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю.

— Все было не так, как я написал в письме.

У нее перехватывает дыхание.

— Знаю. Ведь так делают, чтобы людям было легче, разве нет? Все получали такие же письма, как и мы. Можешь рассказать мне правду, если хочешь.

— Я пытался привести ему помощь.

Ее пальцы впиваются в меня. Наверное, она сама не знает, насколько-крепко.

— Знаю.

— А может быть, и нет. Может быть, я только убеждаю себя в этом. Мне надо было остаться с ним.