И тогда я солгал

— Фредерик хотел, чтобы я ушла, но ты подвинулся и освободил мне место. Я сидела не шелохнувшись. Не думаю, что мы чем-то занимались, просто сидели втроем и слушали, как дождь стучит по листьям гуннеры. У тебя был лакричный шнур, и мы откусывали по очереди, пока он не закончился.

Не помню про лакрицу.

— Нас звали, — продолжает Фелиция, — но Фредерик сказал: «Пускай себе зовут. Здесь нас нипочем не отыщут». И не отыскали.

— В конце концов отыскали.

Нас набился целый поезд, парней и мужчин, с ферм, с рыболовецких судов, из угольных шахт. Вижу нас яснее ясного. Фальшивые зубы из апельсиновой кожуры и разговоры о девчонках. Мы еще не бывали за пределами Корнуолла. Это напоминает фотокарточку. Могу увидеть, но не могу пощупать. Возможно, поэтому я многого не могу припомнить. Мы не были добровольцами: нас призвали. Выковыряли из наших раковин.

— Жаль, что у Джинни нет братика, — говорит Фелиция. — Ей нужна компания. Хотя ей нравится Долли. Они всегда смеются — хохочут и хохочут на кухне. Никогда бы не подумала, что они подружатся.

Я трясу головой. Если кого-нибудь интересует мое мнение, то Долли Квик — просто гадюка. Фредерик однажды рассказал мне, что древние греки держали ручных змей. Может быть, Долли Квик — ручная змея Фелиции?

— Почему ты улыбаешься?

— Фредерик однажды кое-что мне сказал.

Фелиция смотрит на Джинни.

— Она клюет носом.

— Можем уложить ее в кровать.

— Она не тяжелая. И что он сказал?

— Про древних греков.

— Только не это.

— В чем дело?

— Девочки не могут изучать греческий. У них на это не хватает мозгов, а тем девочкам, которые пытаются походить на мальчиков, удается только потерять женственность. — Ее глаза раздраженно вспыхивают. Я слышу голос мистер Денниса, звучный и самодовольный. Фелиция хорошо передразнивает.

— «Воспой, о богиня, — говорю я, — гнев Ахилла, Пелеева сына, навлекший на ахеян бесчисленные бедствия. Многие храбрые души отправил он в Аид, и многих героев отдал на поживу псам и стервятникам».

— Что это, Дэн?

— Гомер, начало «Илиады».

— Ты же не знаешь греческого, Дэн?

— Это перевод Сэмюела Батлера,[28] из библиотеки твоего отца. Тебе понравится, Фелиция: Сэмюел Батлер считал, что «Одиссею» сочинила женщина.

— Правда?

«Многие храбрые души отправил он в Аид…» Я уже много лет не задумывался над этими строками. Они всегда пробирали меня насквозь, а вот теперь — навряд ли. Отправились в Аид — как будто гнались за лондонским омнибусом.

— Твой отец думал, что математика тоже не для девочек?

— Никогда не спрашивала. Помнишь тьютора, которого наняли Фредерику на летние каникулы?

— Да.

Я никогда не видел стервятников, разве что на картинках в «Нэшнл Джиогрэфик» у Деннисов. А вживую — только ворон и сарычей, которые лениво парили по небу и клонились с крыла на крыло, глядя вниз, на землю. И крыс.

— Ну и что там про тьютора?

— Я однажды видела, как он плакал в комнате для занятий, положив голову на стол. Просто плакал без умолку.

— Что ты сделала?

— Тихонько отошла. Думаю, он меня не услышал. Я испугалась.

— Рассказала кому-нибудь?

— Только Фредерику. Он засмеялся, а потом сказал, что это, наверное, из-за того случая, который произошел в комнате для занятий.

— Из-за какого?

Фелиция смущается и опускает глаза.

— Тьютор положил руку ему на…

Я живо представляю себе это.

— И что сделал Фредерик?

— Ничего. Сказал, что в школе такое случалось постоянно.

— Наверное, тьютор боялся, что он расскажет отцу.

— Не знаю.

Фредерик наверняка позабыл об этом на следующий день. «В школе такое случалось постоянно».

— Тьютор должен был заниматься с Фредериком греческим, — говорит Фелиция. — Но после того случая мы гуляли, сколько хотели.

Я напряженно вглядывался в страницы учебника Фредерика по греческому, но вскоре бросил это дело. В греческом мне разобраться было не под силу. Зато я прочитал «Илиаду» по-английски, а потом и «Одиссею». Мне было пятнадцать, и я не знал, как произносить греческие имена; и до сих пор не знаю. Но когда все происходит у тебя в голове, разницы нет. Слова врывались в мою голову. Я чувствовал, как они отпечатываются в моей памяти, будто следы.

Я смотрю, как Джинни приникает к Фелиции, и выдаю следующие строки.

— «Первой вижу я тень спутника моего Ельпенора, ибо не был он еще предан земле. Тело его оставили мы неоплаканным и непогребенным в доме Цирцеи, ибо занимали нас иные дела. При виде его опечалился я и восплакал. „Ельпенор, — сказал я. — Как явился ты сюда, в туманный сумрак? Пеший добрался ты быстрее, чем я на корабле“».

— Ельпенор погиб в битве?

— Нет. Напился пьяный, упал с крыши дома и сломал шею.

Фелиция смешливо фыркает.

— А потом Одиссей повстречал тень своей матери и хотел ее обнять, но не сумел, потому что мертвые сделаны из иного вещества, чем мы. Всякий раз, когда он пытался ее ухватить, она обращалась в ничто. Чтобы вызывать мертвых, ставили чашу с кровью.

— Откуда ты столько всего знаешь, Дэн?

— Это всего лишь отрывки из обрывков. Чтобы собрать их воедино, нужно образование.

— Ты можешь получить образование.

— Слишком поздно.