И солнце взойдет. Он

– Поговори с родными мистера Джонса, – тихо произнёс доктор Хэмилтон, отпуская, и задумчиво потёр грудину. – Мне надо кое с кем встретиться. Увидимся вечером в ординаторской. Отчитаешься.

– Без проблем, – кивнула Рене, а сама бросила взгляд в сосредоточенные глаза профессора. – Всё в порядке? Мне показалось, что там кто-то был.

– Не показалось, – коротко ответил наставник и направился прочь.

Встреча с родственниками пациента прошла удивительно гладко. И хотя Рене волновалась, рассказывая о ходе операции, тёплые объятия матери Джонса стали лучшей наградой. Потому она посидела с ними ещё немного, обсудила детали восстановления, а потом вернулась в рутину своих ежедневных забот. Доложилась старшему резиденту, получила ряд вопросов и рутинный нагоняй за слишком обстоятельные, а потому долгие ответы, обежала больных, скорректировала дозы и вернулась в ординаторскую, чтобы занести все назначения. Ну а после занялась дневниками и планами лечения. За этим занятием и застала её слегка встревоженная Энн.

– Ты не видела доктора Хэмилтона? – спросила она, а сама нервно оглядела помещение.

То по вечернему времени было уже переполнено младшими резидентами, их наставниками и просто врачами, которые отдыхали или занимались своими делами. Здесь было людно, душно и стоял низкий гул голосов.

– Нет, – Рене махнула головой и снова вернулась к монитору. – Вот, сама его жду. Профессор сказал, что должен с кем-то встретиться.

– Ну, встреча у него точно была, – мрачно ответила Энн, а Рене удивлённо оглянулась.

– Ты как будто этому не рада, – с лёгким смешком заметила она, но вмиг стала серьёзной, когда увидела тревожный взгляд медсестры. – Что-то случилось?

– Точно не знаю, – тихо начала Энн, а потом склонилась прямо к столу Рене, будто бы заглядывая в монитор и что-то показывая. – Но он с кем-то ругался. Долго. Около часа.

– Откуда ты знаешь? – едва слышно спросила Рене.

– Я несколько раз бегала мимо его кабинета в административное крыло, слышала обрывки. Что-то про Монреаль, бездарность и завышенные требования. Точно было не разобрать, да я и не пыталась.

Рене почувствовала, как от волнения сжались внутренности.

– Сколько… сколько там было человек? – прошептала она, невидяще глядя в экран.

– Двое. Не больше. Я слышала только второго, он был явно раздражён. Доктор Хэмилтон говорил слишком тихо, но голоса всегда были одни и те же.

– Ясно.

Она на минуту прикрыла глаза и сжала руки. Значила ли что-то эта ссора? Был ли там кто-то из той самой монреальской комиссии? Рене не знала. Однако, кажется, пришло время самой нанести визит профессору, даже если он наорёт.

– Как давно это было?

– Да с полчаса назад. – Энн бросила взгляд на часы. – В половину шестого. Как раз ночная смена пришла.

Не говоря больше ни слова, Рене поднялась, нарочито терпеливо подождала, пока сохранится документ и вышла в коридор. Путь до кабинета профессора занял привычные тридцать три секунды. И за это время она успела несколько раз отрепетировать речь, с которой собиралась ворваться, скорее всего, в разгар перепалки о собственной судьбе. Рене не любила ставить людей в неловкое положение, не любила ссоры и недопонимания, но ещё больше она не выносила, когда о её промахах высказывались за глаза. Иной причины для неприятного разговора между коллегами она просто не находила.

Остановившись перед стандартной тёмно-коричневой дверью, Рене пригладила растрепавшиеся за рабочую смену косы, вздохнула от тщетности усилий и постучала. Аккуратно. Три чётких и сухих удара разнеслись по вечернему коридору, в конце которого ярким закатным светом полыхало единственное окно. Рене затаила дыхание в ожидании голосов или окрика подождать, но в кабинете было тихо. Сжав от волнения губы, она на пробу нажала на дверную ручку, и та с лёгким щелчком поддалась, пустив в освещённый солнцем кабинет.

От яркости бивших в глаза лучей выступили слёзы, и у Рене ушло несколько мгновений, чтобы привыкнуть и осмотреться. На первый взгляд, здесь было пусто. Но выбивавшиеся из привычной картины детали показывали, что совсем недавно здесь шли ожесточённые споры. Сдвинутые в сторону кресла, смазанная на полках с экспонатами пыль, отброшенный в порыве журнал. Рене цепляла мелочи привычным взглядом хирурга, которым много лет училась замечать малейшие отклонения. И прямо сейчас, когда любой другой развернулся бы и ушёл, она замерла. Что-то было неправильно. Немного не так ложился свет из покрытого пылью окна. Почти незаметно, но иначе кривились тени от раскинувшегося во внутреннем дворике жёлтого клёна. Именно поэтому Рене сделала шаг вперёд, затем ещё, а потом со всей силы вдавила тревожную кнопку своего пейджера.