И пришло разрушение…

— Надо было послушаться меня и убить белого человека! — прорычал Оконкво.

— И сидели бы мы уже теперь в Умуру и дожидались, когда нас повесят, — заметил кто-то.

— Кто это собрался убить белого человека? — крикнул стражник, вбежавший в камеру.

Никто не ответил.

— Мало вам того, что вы натворили, так вы еще задумали белого человека убить! — В руках у него была крепкая палка, и он принялся дубасить каждого по голове и спине. Оконкво задыхался от ярости.

Как только шестерых старейшин посадили под замок, стражники отправились в Умуофию и сообщили жителям, что задержанных не отпустят до тех пор, пока за них не заплатят штраф в двести пятьдесят мешков каури.

— Не заплатите штраф сразу — увезем ваших старейшин в Умуру и повесим.

Весть об этом тотчас же облетела все деревни Умуофии, обрастая на пути всевозможными подробностями и измышлениями. Одни утверждали, что старейшин уже увезли в Умуру и на следующий день повесят. Другие говорили, что семьи заключенных тоже ждет виселица. Некоторые уверяли, что солдаты уже на пути в Умуофию и что жителей перестреляют так же, как перестреляли жителей Абаме.

Было время полнолуния. Но не слышно было детских голосов в ту ночь. Пусто было деревенское ило,на котором собираются поиграть при луне дети. Женщины Игуедо не сошлись в своем потайном уголке разучивать новый танец, чтобы потом показать его всей деревне. Юноши, никогда не спавшие в лунные ночи, не вышли в эту ночь из своих хижин. Деревенские тропинки, которыми они обычно направлялись в гости к друзьям и возлюбленным, не оглашали их мужественные голоса. Умуофия притаилась, — так испуганный зверь, наставив уши, принюхивается к застывшей зловещей тишине и не знает, куда бежать.

Тишину ночи нарушила звонкая дробь огенедеревенского глашатая. Он призывал всех мужчин Умуофии, начиная с возрастной группы Акаканма и старше, собраться утром на базарной площади. Глашатай прошел всю деревню вдоль и поперек, не пропустив ни одной из главных деревенских тропинок.

Усадьба Оконкво казалась вымершей. Можно было подумать, что ее затопило холодной водой. Вся семья была в сборе, но все говорили шепотом. Услышав, что отец посажен в арестантскую и что его ждет виселица, Эзинма прервала свое двадцативосьмидневное пребывание у родственников будущего мужа и вернулась домой. Добравшись до Умуофии, она тотчас же отправилась к Обиерике узнать, что собираются предпринять мужчины Умуофии. Но Обиерики с самого утра не было дома. Жены его полагали, что он отправился на тайный совет. Эзинма осталась довольна: значит, что-то все-таки делается.

На следующее утро после призыва глашатая мужчины Умуофии собрались на базарной площади и решили незамедлительно собрать двести пятьдесят мешков каури, чтобы умилостивить белого человека. Они не знали, что пятьдесят мешков пойдут стражникам, которые для того и увеличили размер штрафа.

Глава двадцать четвертая

По уплате штрафа Оконкво и его друзей тотчас освободили. Снова окружной комиссар беседовал с ними о великой королеве, о мире, о добрых законах. Но они не слушали его. Они просто сидели, уставив тяжелый взгляд на комиссара и на его переводчика. Наконец им вернули мачете и козьи шкуры и велели отправляться домой. Они встали и пошли прочь. Они не разговаривали ни со встречными, ни между собой.

Здание суда, как и церковь, находилось за пределами деревни. С деревней его связывала широкая, всегда многолюдная тропа, которая вела также к реке, что протекала за тюрьмой. Ее песчаные берега были со всех сторон открыты солнцу. И деревенские тропы, тоже песчаные, в сезон засухи были открыты солнцу. Но как только подходил период дождей, на тропу с обеих сторон начинали наступать буйно разраставшиеся кусты. Теперь был сухой сезон.

По дороге в деревню им то и дело приходилось сталкиваться с женщинами и детьми, которые с кувшинами на голове шли по воду к реке. Но мужчины глядели так мрачно, что женщины не осмеливались даже поздороваться с ними: поспешно отступали они в сторону, давая дорогу. Когда же они вступили в деревню, к ним стали одна за другой присоединяться кучки мужчин, пока наконец не образовалась большая толпа. Шли молча. Поравнявшись с усадьбой кого-нибудь из шести старейшин, часть толпы откалывалась и вместе с хозяином входила во двор. Молчаливое, скрытое возбуждение охватило деревню.

Лишь только разнесся слух об освобождении шести старейшин, Эзинма начала готовить отцу обед. Приготовленную еду она отнесла к нему в оби.Оконкво ел рассеянно, без аппетита, только для того, чтобы доставить дочери удовольствие. В обисобрались друзья и мужская часть родственников, и Обиерика стал уговаривать Оконкво поесть как следует. Все остальные хранили молчание. Ни от кого не укрылись длинные рубцы на спине Оконкво, оставленные плетью стражника.

Ночью по деревне снова ходил глашатай. Он бил в железный гонг, оповещая, что наутро на базарной площади вновь соберется весь клан. Все поняли, что Умуофия наконец-то решилась сказать свое слово.