И пришла Игра

Малири: Вот именно, если кое-кто не избавится от этих вшивых тварей.

Пуфель: ...

Малири добавила вас в черный список на двадцать минут.

— Молодой человек! Мы вам заплатим! Пятьсот рублей!

Господи, щедрость-то какая, сейчас расплачусь. Травля клопов обойдется в десять раз дороже, а тут... Отстой.

— Ребят! То есть, девчат. В смысле, котят... Поймите, вам здесь не рады. Насильно мил не будешь, а незваных гостей никто не любит. Почему бы вам просто не найти другой дом? Их тут вдоль улицы — на любой вкус и цвет.

— А если ням и там никто не обрадуется? — разноглазка шмыгнула и потерла кулачками веки.

— Мы же хорошие, — пустила слезу соседка. — Мы гладим, стираем, убираем и готовим. Почему няс гонят прочь?

— Уа-а-а-а...

Теперь из-за каждого ящика, бочки и опрокинутого стула доносился жалобный протяжный плач, от которого хотелось провалиться под землю. Кошечки сели на колени и подвывали, растирая соленую влагу по щекам, и все выглядело столь натурально, что оторопь брала. Какой там сжигать — им и щелбан дать не рискнешь, совесть потом заест.

— Да ладно вам горевать! — не знал, куда бежать и за что хвататься. — Хорошие горничные в большой цене. Местные богачи с радостью вас разберут. В смысле, приютят. Идемте — подыщем вам новых хозяев.

— Не-е-т... — главная труженица обхватила коленки и завалилась на бок, не мигая глядя в никуда. — Так грустно и больно, аж лапки не шевелятся. Лучше убей нас, добрый мястер. Мы бесполезны и никому не нужны.

— Это не так.

— Еще как так! — донеслось из окна. — Сколько можно телиться? Как ты собрался воевать с Цеметрой, герой, блин, недоделанный!

— Может, за «супрастином» сбегать?

— А может подберешь сопли и займешься, наконец, делом?

— Так спустись и помоги! Все равно в противогазе!

— Вот же бестолочь! Неудивительно, почему ты такой нищеброд! Ни на что не способен!

Малири вышла на крыльцо с клевцом на плече и быстрым шагом направилась к беседке. Пинком поставила на попа плаху — толстое полено, на котором кололи дрова, и ткнула пальцем в сторону ближайшей горничной.

— Тащи.

— Сама тащи, — встал поодаль и скрестил руки на груди, всем своим видом давая понять, что не одобряю задуманное и не собираюсь в нем участвовать.

— Неудачник.

Она прошла мимо, и плащ с алым подбоем колыхался на каждом шагу. Схватила ближайшую кошку за шкирку, отволокла к бревну и уложила голову на изрубленный торец. Горничная не сопротивлялась, лишь поджала лапки и хвост и оцепенела, из-за чего напоминала плюшевую игрушку. Только никто не делает игрушки со столь угнетающей печалью в широко распахнутых, остекленевших глазах.

— Мя? — коротко мурлыкнула приговоренная, покосившись на палача.

Эльфийка нависла над ней, закинула за спину щит и взяла клевец двумя руками. Повертела, прикидывая, какой стороной лучше ударить — тупой или острой, и остановилась на последней. Наверное решила, что так будет меньше крови и брызжущих во все стороны мозгов.

Дыхание участилось — слышал это даже издали, и дело не в остром слухе, а в противогазе, хрипящем так, словно девушка пробежала в нем километр. Навершие клевца нервно подрагивало, а ладони постоянно мяли рукоятку — дерево скользило во влажных от пота пальцах. Пару раз паладин приподнимала оружие, но почти сразу опускала, как завороженная глядя в огромные зеленые глаза.

— Ну ты скоро? — настал мой черед возвращать укоры. — Хорош вымя тискать.

— Заткнись! И не мешай целиться!

— Лучше уложи ее мордой вниз и ударь бойком по затылку. А то зальешь тут все кровищей.

— С чего вдруг?

— Я так-то с деревни, — не без гордости ухмыльнулся. — У нас тут курочки, свиньи, телята. И все приходится делать самим — и забивать, и потрошить, и разделывать. С курями, конечно, проще всего: голову топором снял — и готово. Пока тушка побегает, попрыгает — заодно и кровь лишняя выйдет.

— Побегает? — замогильным холодом прозвучало в ответ.

Надменно махнул лапой:

— Сразу видно — городская. Если отсечь башку, тело умрет не сразу — хоть у птицы, хоть у человека. И мышцы будут сокращаться как бы на автомате — не помню, как это по-научному называется. Поэтому крупной скотине головы не рубят — а то представь, если свинья или корова начнет по двору носиться.

— Слушай, хватит...

— Нет, это ты слушай, — заявил с важным видом специалиста, — а то напортачишь — потом не отмоемся. Хрюшек, например, закалывают или перерезают горло — тогда они умирают медленно, мучительно, и уже не бегают после смерти. А коровам бьют кувалдой промеж рогов, но даже самый сильный и опытный мясник не свалит с первого удара, а только оглушит. И пока буренка без сознания, надо добивать, а то очухается — и никому мало не покажется.

Настя судорожно сглотнула, и даже сквозь запотевшее лицо видел, как побледнело ее лицо.