И один в поле воин

— Сейчас это чересчур рискованно. Подождем, когда туман рассеется.

Ждать пришлось долго. День выдался туманный, и только часа через два Лемке и Гольдринг в сопровождении автоматчиков смогли осмотреть позиции партизанского отряда, учинившего нападение на колонну.

— Обратите внимание, — зло говорил Лемке — их позиции хорошо замаскированы и, очевидно, заранее подготовлены. Они ждали нашу колонну.

— Похоже, что кто-то их предупредил, — спокойно констатировал Генрих.

О погоне нечего было и думать. Туман ограничивал видимость, а при этих условиях углубляться в горы было опасно: несколько десятков автоматчиков партизан могли сдерживать весь большой отряд Лемке и Генриха.

— Но кто мог предупредить партизан? — то ли про себя, то ли Генриха спросил Лемке, когда, сидя в комендантской машине, они возвращались в Кастель ла Фонте — Вы кому-нибудь говорили об отправке итальянцев этой ночью?

— Ни единой душе!

— Тогда кто же?

— А почему вы думаете, что партизан мог предупредить кто-либо из моего окружения, а не из вашего?

— Мое окружение все состоит из немцев, а среди вашего имеются итальянцы.

— После покушения на фюрера нельзя доверять и немцам, — бросил Генрих. — Гарантирует верность не национальность, а взгляды.

Лемке замолчал. Он был зол на весь мир, а больше всего на себя самого. Надо было настоять, чтобы Гольдринг тоже сопровождал итальянцев, а Лемке всю ответственность взял на себя. И вот получил… Придется оправдываться перед начальством, а Гольдринг останется в стороне, ведь нападение произошло за границами его района.

Генрих тоже молчал. Перед его глазами неотступно стояла картина, которую он застал на месте боя: несколько десятков убитых и раненых итальянцев, а среди них Лемке с пистолетом в руке…

— Скажите, вы доверяете своей переводчице? — неожиданно спросил Лемке, когда они уже въехали в Кастель ла Фонте.

— Я проверял ее несколько раз, и до того, как взял на работу в комендатуру, и на самой работе. Она целиком оправдывает характеристику, данную графом Рамони. Кстати, очень хорошую.

— А у меня эта девушка вызывает подозрения.

— Чтобы успокоить вас, я проверю еще раз, даже специально спровоцирую, оставив на столе какой-либо секретный документ, — равнодушно бросил Генрих.

Он взглянул на Курта, тот с окаменевшим лицом сидел за рулем, и Генрих понял, что этот разговор через несколько минут станет известен Лидии.

Вечером к Генриху буквально влетел веселый, возбужденный Кубис. Сердце Генриха бешено заколотилось. Неужели свершилось то, что по временам казалось неосуществимым, то, к чему были прикованы все его усилия, помыслы, то, чему он подчинил все свои действия и даже жизнь?

И внешний вид Кубиса, и его поведение подтверждали, что это так.

Заглянув в смежную с кабинетом спальню, Кубис плотно притворил дверь, потом выглянул в коридор, из которого только-только вошел, и спустил язычок автоматического замка.

Генрих, овладев собой, с улыбкой на губах наблюдал за ним.

— Я не узнаю вас сегодня, Пауль! У вас вид заговорщика! Произошло что-нибудь сверхъестественное?

Кубис поднял правую руку, как это делают боксеры победители на ринге, и, обхватив ее возле запястья пальцами левой руки, потряс ею в воздухе. Потом также молча похлопал себя по карману мундира.

— Да что с вами? Вы утратили дар речи?

Смеясь, Кубис упал в кресло.

— Они здесь, дорогой барон, все до единого здесь, — он снова похлопал по карману и откинулся на спинку кресла с видом победителя.

— Кто это — они?

— Фотокопии! Что вы теперь скажете о моих способностях?

— Скажу, что всегда был о них очень высокого мнения. Неужели вам удалось…

— Все до единой! Но почему вы меня не поздравляете?

— Еще не знаю, с чем поздравлять. Ведь вы профан в вопросах техники! А у стариков бывают странные причуды: Лерро мог сберечь как память о своем первом изобретении какие-нибудь чертежи, совсем не представляющие ценности. Или задумать какую-либо новую работу…

От одного такого предположения Кубис побледнел. Он уже освоился с мыслью, что владеет огромным состоянием, и теперь ему казалось, что это богатство у него вырывают из рук.

— Не… не… может быть! — запинаясь, пробормотал он. Но выражение тревоги, смешанной со страхом, все яснее проступало на его лице.

— Давайте проглядим и разберемся.

Кубис вытащил из бокового кармана мундира завернутую в бумагу пачку и с опаской взглянул на Генриха. Теперь в его глазах, кроме страха и тревоги, светилось еще и недоверие.

Расхохотавшись, Генрих пожал плечами.

— Я бы мог обидеться, Пауль, и выставить вас вон вместе с вашими фотокопиями. Они меня интересуют, как прошлогодний снег. Разве только с точки зрения того, сможете ли вы в конце концов расплатиться со мной? Так вот я бы мог выставить вас отсюда. Но я понимаю, что вы сейчас не в себе. Черт с вами, давайте взгляну.

Кубис начал одну за другой подавать фотокопии. Генрих брал их левой рукой, отодвигал от себя, а правой не снимал с пуговицы мундира. Иногда, взяв очередную фотокопию, он нарочно задерживал на ней взгляд, словно изучал чертеж или отдельную формулу.