И один в поле воин

— Я пойду к Лемке и всю вину возьму на себя. Скажу, что недоглядел, Ментарочи бежал, а я, боясь ответственности, спасая себя…

— Не говори глупостей! Дождаться почти конца войны и погибнуть из-за собственной неосторожности. Мы что-нибудь придумаем! Должны придумать! Нет такого положения, из которого не были бы выхода…

— Я тебе его предложил. Это единственный выход, который у нас есть.

— Ты когда-нибудь видел, как мелкие зверушки, загипнотизированные взглядом змеи, сами идут к ней в пасть? Вот твой выход! А мы найдем, должны найти что-то такое… Погоди, погоди, дай мне подумать немного… Знаешь что? Иди сейчас к Лютцу и предупреди его обо всем, а я тем временем проверю одну вещь… Возможно, это и будет выход! Только обещай — ни единого шага, не посоветовавшись со мной!

— Обещаю!

— Я позвоню Лютцу. А теперь не хочу терять времени, чем скорее мы что-нибудь решим…

Матини поднялся и направился к двери, но на пороге остановился, окинул Генриха печальным взглядом.

— Я так люблю тебя и Карла, и вот из-за меня…

— Если хочешь, во всем виноват я. Не продумал наш план до мельчайших деталей, не поговорил с Ментарочи, думал — успею, и вот… Впрочем, извиняться друг перед другом будем потом, а сейчас… сейчас уходи!

Безнадежно махнув рукой, Матини вышел.

Оставшись один, Генрих смог спокойно обдумать план, который зародился у него в голове во время разговора с Матини.

Да, кажется, это единственный выход! И действовать надо немедленно! Только время решит сейчас успех всего дела. Он, кажется, не ошибается в своих догадках… А что, если ошибается? Тогда придется изобретать новый вариант. И как можно быстрее. А чтобы все проверить, надо…

Генрих нажал кнопку звонка и вызвал Курта

— Позови Лидию и проследи, чтобы сюда, пока мы будем разговаривать, никто не заходил. Даже ты!

Курт встревоженно и вопросительно поглядел на Генриха, но, заметив, что обер-лейтенант раздражен, не решился ни о чем спросить и молча вышел.

Не прошло и минуты, как появилась Лидия.

— Вы звали меня, синьор? Я вас слушаю! — голос девушки звучал весело, приветливо, как всегда, даже чересчур спокойно для такой живой девушки, как Лидия.

— Садитесь, пожалуйста, разговор у нас будет длинным. — Генрих придвинул девушке стул. — Вы не догадываетесь, о чем я буду говорить?

— Нет, синьор! Но, надеюсь, вы довольны мною. — Лидия опустила глаза, пряча чуть встревоженный блеск глаз.

— Я слышал от Курта, что вы собираетесь за него замуж!

Лицо Лидии зарделось.

— Мы договорились подождать до конца войны…

— Вы его любите?

— Если девушка дала согласие…

— А он вас?

— Любит! — не задумываясь, ответила Лидия.

— Тогда я очень жалею, что все так вышло. Я хорошо отношусь к Курту и хотел, чтобы его жизнь сложилась счастливо, но…

— Вы хотите сказать, что ему не позволят жениться на девушке итальянке? — с вызовом спросила Лидия.

— Я хочу сказать, что вы никогда не поженитесь! Никогда! И не потому, что кто-то не разрешит, а потому… — Генрих остановился, сделал паузу и продолжал, отрубая слово от слова, — потому что тотчас после нашего разговора я вынужден буду арестовать вас и отправить на допрос!

Лидия вздрогнула, словно ее неожиданно хлестнули нагайкой. В черных глазах блеснул злой огонек.

— У вас для этого нет никаких оснований. Все ваши вещи, кажется, целы. Я уже год живу у графини, и за это время, кажется, не пропала ни одна мелочь.

— Не прикидывайтесь! Вы знаете, что я имею в виду!

— Я знаю лишь то, что я ни в чем не виновата!

— Это вы будете доказывать на допросе в гестапо.

— А разве это не допрос?

Во взгляде девушки было столько презрения, что Генрих невольно смутился.

— Я не работник гестапо и не следователь… — сказал он, словно оправдываясь. — Я лишь хотел убедиться, виновны ли вы в том, в чем вас обвиняют. Чтобы знать, как мне держать себя с вами.

— И сейчас вы должны решить, виновна я или нет? — голос девушки дрожал от возмущения.

— Решать это будет суд…

— Суд? Какой?

— Тот, который будет судить вас и судил бы Ментарочи, если б он не бежал…

— Он бежал!

Если бы у счастья было лицо, оно было бы сейчас похоже на лицо Лидии.

— Разве вы его знаете?

— Это мой отец!

— Так это вы сообщили ему о приезде наших парламентеров? Вы прочитали записку, которую Курт имел неосторожность передать вам?

— Курт здесь ни при чем!

— Это выяснит гестапо.

— А он чуть ли не молится на вас, он говорил…

— Мне не интересно, что говорил ваш соучастник…

— Курт ничего не знал!

— Это вы открыли дверь замка, впустили сюда вашего отца с партизанами, чтобы они взяли заложников?

Лидия вскочила со стула и стояла перед Генрихом выпрямившись, в том самозабвении горделивого презрения, ненависти и гнева, которое заставляет человека забыть об угрожающей ему опасности, бросить вызов сильнейшему

— Я спасла этим пятьдесят ни в чем не повинных людей! Ведь ваши наверняка расстреляли бы их в Пармо! Ну что ж, берите, делайте со мной, что хотите! Раз отец на свободе, он все равно отомстит.

— Его поймали раз, поймают и второй. За каждым его шагом следит наш агент, работающий среди партизан.

— Ложь! Среди гарибальдийцев нет предателей!