И один в поле воин

— Прошу, прошу, уважаемый барон Гольдринг! — Майор старался держаться приветливо, но на его лице скорее была лесть, чем приязнь.

Генрих быстрым взглядом окинул комнату Шульца и едва удержался от улыбки, вспомнив рассказ Кубиса о том, как денщик Шульца, стараясь создать уют в комнате своего офицера, притащил откуда-то два кожаных кресла, а майор тотчас же срезал с них кожу и спрятал её в свой большой, похожий на сундук чемодан.

А сделать комнату уютной не мешало бы, уж чересчур в ней голо и неприветливо. Узкая кровать, накрытая грубым солдатским одеялом, стол, четыре стула. Да ещё этот злополучный чемодан, действительно — настоящий сундук, даже железом обит. Интересно заглянуть в него. Наверно, там лежит и офицерское одеяло, аккуратно уложенное на самое дно. И как это Шульц оставил на стене фотоаппарат, наверно, вытащил его перед самым приходом гостя, чтобы похвастаться. Майор ждал ещё кого-то. На столе стояли две бутылки коньяка и четыре рюмки.

— Будет ещё кто-то? — кивком головы Генрих указал на стол.

— Я заставил Коккенмюллера вернуть мне проигрыш, пришлось пригласить и его. Но десять минут назад он известил меня запиской, что оберст куда-то посылает его. Кубис, который тоже должен был прибыть, занят. Итак, нам придётся посидеть вдвоём. Вы не возражаете?

— Буду рад провести вечер в вашей компании.

Впрочем, приятного этот вечер обещал мало. И хозяин, и гость явно подыскивали темы для разговора, а круг их был очень ограничен. Интересы Шульца не распространялись дальше событий штабной жизни. И только когда разговор коснулся оберста Бертгольда, майор чуть оживился. Расхваливая большой служебный опыт оберста, его личные качества, Шульц с горечью заметил, что последнее время Бертгольд стал холодно и даже нехорошо относиться к нему.

— И чем же вы это объясняете? — спросил Генрих, внимательно глядя Шульцу в глаза.

Майор отвёл взгляд, но пересилил себя и тоже взглянул прямо в глаза Генриху.

— Признаться, я объясняю это некоторым влиянием с вашей стороны.

— Но, согласитесь, майор, у меня нет ни малейшего повода враждебно относиться к вам и как-то влиять на оберста.

— Возможно, какие-либо сплетни или мои слова, переданные в искажённом виде — начал было Шульц.

— Ведь мы с вами офицеры, а не кухарки, чтобы прислушиваться к сплетням. Что касается меня, то должен предупредить, оскорбления, задевающего мою честь, я не прощу никогда и никому. Но обращать внимание на сплетни… Это ниже моего достоинства.

— Тогда выпьем за то, чтобы между нами никогда не возникало никаких недоразумений. Барон, а вы ведь только пригубливаете!

— Я никогда не пью больше одной-двух рюмок. А поскольку это вторая — разрешите мне продлить удовольствие.

— Похвально для молодого человека. А вот нам, старикам, приходится себя подстёгивать, подхлёстывать, чтобы справиться с той огромной работой, которая легла на плечи

— Но, я вижу, у вас есть время для отдыха, господин майор, — Генрих указал глазами на фотоаппарат, висевший над кроватью.

— Фотографией я увлекаюсь с детства, а теперь представилась такая возможность пополнить свой альбом. Столько городов, по которым проходил, столько событий, в которых принимал участие! Развернёшь в старости — увидишь не только весь свой путь, а и каждый шаг на этом пути

Майор много выпил, его всегда мутные глаза, теперь блестели, длинное жёлтое лицо порозовело.

— Интересно было бы взглянуть на ваш альбом, если, конечно, он не чересчур интимного характера. — Генрих лукаво прищурился.

— Что вы, что вы — всполошился Шульц — Я человек семейный. Все абсолютно пристойно.

Майор Шульц склонился над чемоданом, поколдовал у замка и через минуту положил перед Генрихом огромный альбом.

Альбом действительно был богатый. Фотографии, сделанные в Бельгии, Норвегии, Чехословакии, Франции, Польше. Можно было проследить весь путь, пройденный частью, в которой раньше служил — майор Шульц. А вот большой раздел «Россия». Генрих начал листать странички медленнее. Разрушенные города и села. Голодные, измождённые люди за колючей проволокой. Виселица, и на ней человек. Ещё виселица — петля висит над головой какого-то юноши, почти мальчика. Все эти фото служат лишь фоном. На первом плане офицеры, часто сам Шульц. Верно, кто-то помогал ему снимать. А вот один Шульц, во весь рост. Важное надутое лицо, самодовольная улыбка, одна нога стоит на теле убитого. Видно, как поблёскивают против солнца хорошо начищенные сапоги.

— Красноречивый снимок, — бросил Генрих, внимательно вглядываясь в фото.

— Я бы сказал — символический, — поправил его майор.

— Его надо беречь как документ.

— Как документ великой эпохи! — с пафосом «добавил майор.

Генрих листал альбом, не поднимая глаз, словно боясь, что они выдадут его.

— А вот мой последний снимок, — майор задержал его руку, указывая на обозначенную в уголке фотографии дату.