И один в поле воин

Пфайфер и шофёр, затаив дыхание, прислушивались. Но вокруг всё было тихо, ни звука, ни шелеста. Лишь минут через пять послышались восклицания, топот.

— Стой! Лови! Один выстрел, второй, пулемётная очередь. Все удалилось, стихло.

Когда через час начальник шестого штуцпункта лейтенант Швайцер увидел Гольдринга, он ужаснулся. С подбитым глазом, окровавленными руками, Генрих мало напоминал офицера по особым поручениям, которого лейтенант не раз видел в штабе.

— Немедленно свяжите меня со штабом дивизии! — приказал Гольдринг. Лейтенант вызвал штаб.

— Говорит обер-лейтенант фон Гольдринг. Да, да… Об этом потом… Не прерывайте меня и слушайте, дорога каждая минута… Передайте генералу, что нас всех вчера захватили маки. Я бежал из плена. Герр Пфайфер и шофёр находятся в нескольких километрах от шестого штуцпункта, утром их расстреляют. Я прощу немедленно выслать роту егерей, дорогу я знаю, поведу сам. Ради бога, не мешкайте, дорога каждая секунда. Генрих положил трубку и упал на стул.

— Сигару! Со вчерашнего вечера не курил!

Но у лейтенанта Швайцера сигар не было. Пришлось удовлетвориться дешёвой сигаретой.

— На ваши поиски брошено несколько отрядов, — сообщил лейтенант, увидев, что его неожиданный гость пришёл в себя.

— В штабе дивизии уже всё известно?

— Лишь то, что на машину наскочили маки. Но труп лейтенанта Заугеля навёл всех на мысль, что и с остальными пассажирами произошло большое несчастье.

Рота егерей прибыла, как показали часы, за сорок пять минут. Вместе с ней на машине Генриха, которую вёл Курт, приехал и Лютц.

— Вот к чему привело твоё легкомыслие! — ещё с порога набросился он на приятеля.

— А при чём тут моё легкомыслие?

— Надо было взять больше охраны и не выезжать вечером.

— Карл! Ты, забыл, что об охране должен был позаботиться Заугель, покойный Заугель, я был лишь пассажиром. На том, чтобы ехать вечером, настаивал сам Пфайфер, но обо всём этом потом. Сколько прибыло солдат?

— Сто шестьдесят человек и десять ручных пулемётов, — отрапортовал командир роты.

— Карту!

Расстелив карту, такую же, как та, которую он вчера внимательно изучил с Андре Ренаром и Мельниковым, Генрих стал отдавать распоряжения.

— Вы, герр обер-лейтенант Краузе, берите взвод и наступайте по этой дороге. Будете главной колонной. Если вашу колонну не обстреляют, что маловероятно, вы свернёте от селения налево, чтобы отрезать маки дорогу в горы. Я приму команду над двумя взводами и буду наступать вслед за вами, на правом фланге, а теперь действуйте.

Привыкшие к горным операциям, егери шли быстро, почти неслышно. Когда до селения осталось метров пятьсот, взвод под командой лейтенанта Краузе свернул налево. Генрих подал команду, и два взвода тихо рассыпались цепью. В это время застрочили пулемёты партизан. Генрих залёг рядом с Лютцем.

— Слева перебежками вперёд! — подал он команду.

Не ослабляя огня на правом фланге, партизаны с неожиданной силой набросились на левый. «Это уже вопреки плану! Мельников доиграется, пока его окружат!»— нервничал Генрих и перебежками стал продвигаться вперёд.

Партизаны прекратили огонь так же внезапно, как и открыли. Когда минут через десять рота егерей с криком ворвалась в небольшое селение, состоявшее всего из нескольких домиков, там не было ни единой живой души. Генрих и Лютц подбежали к каменному сараю, сбили замок.

— Герр Пфайфер, вы живы? — крикнул Генрих. Лютц посветил фонариком. Прижавшись друг к другу, в углу сидели шофёр и почти потерявший от страха сознание пропагандист.

— О герр обер-лейтенант! — наконец пришёл в себя Пфайфер. И с рёвом, похожим на рыдание, упал на грудь Генриха.

Лютц и Генрих вывели Пфайфера на воздух, поддерживая, словно больного, под руки. Рядом с большой дверью, из которой они только что вышли, находилась маленькая, распахнутая настежь. Лютц заглянул в неё, посветил фонариком и вскрикнул. Генрих подбежал к нему. У порога лежала Бертина Граузамель.

— Мёртвая! — констатировал Лютц, склонившись над убитой.

— Может быть, наша пуля и убила её, — бросил Генрих.

— По крайней мере, умерла она достойно, — послышался из-за спины густой бас Пфайфера. Почувствовав, что находится в безопасности, он быстро пришёл в себя и держался, как обычно.

Генрих взглянул на него и не поверил глазам. Пропагандист был важен, весь вид его говорил о том, что человечество должно быть благодарно ему за одно то, что он родился…