И нет конца паломничеству

Давясь смешками, они доглядели остаток церемонии и последовали за конной процессией к аббатству Святого Марциала.

Граф и король следовали бок о бок, их обрамляла свита, не давая никому приблизиться. Будь Риз одет чуточку вычурнее, он бы рискнул смешаться с придворной толпой и подобраться к монархам ближе: пусть бы дворня Раймонда подумала, что он один из людей Генриха, и наоборот. Но увы, сейчас он претендовать на это не мог. И о чем они говорили, он не слышал и по губам не разбирал.

У собора, конечно, пришлось спешиться — лошадей остался стеречь Фаско, и его моментально оттерло толпой. Желающих попасть в сам неф оказалось множество. Монахам не удалось сдержать толпу у ворот аббатства, и та хлынула на подворье монастыря и к дверям собора пестрой многоголовой змеей, оставив хвост на ступеньках перед входом.

В самом соборе нечем было дышать. Наверное, обычно толстые каменные стены давали защиту от раскаленного полуденного воздуха, но не тогда, когда внутрь набилось столько народу.

Вооруженные рыцари из охраны короля и графа выпихивали прочь тех, кто выглядел попроще. Шоу толпой куда-то оттеснили, Риза и Грача тоже чуть не вытолкали, но Риз был упорнее. К тому же на этих мальчишек, в отличие от стражника на лугу, его взгляд подействовал.

В результате Риз и Грач не просто остались внутри, они протолкнулись чуть ли не к самому алтарю, где слушали службу самые знатные гости, включая обоих Генрихов, Раймонда и королев. Толпа бурлила, перешептывались и говорила откровенно в голос. Слов священника за всем этим было откровенно не разобрать.

Грач, когда бывал в хорошем настроении (или если мучился от боли в шее и в ноге, особенно ночами), любил отвлечься, рассказывая о чем-нибудь постороннем. Во время одной такой ночной беседы он сообщил Джону, что «уже очень скоро, может, каких-нибудь пару веков спустя, соборы станут строить высокими, в десять человеческих ростов, а то и больше, со стрельчатыми арками, с потолками, уходящими к небу…»

Риз не мог с ним согласиться, что пара веков — это так уж скоро. Сейчас ему хотелось, чтобы это благословенное время началось поскорее. Может, под этими гигантскими сводами было бы не так душно.

А священник все голосил за гомоном, и тянулась бесконечная служба. Риз чуть не варился в кольчуге, но больше его волновал Грач: он побледнел, но щеки у него покраснели, на лбу выступил пот, взгляд стал слегка стеклянным.

— Ты как? — шепотом спросил у него Риз.

— Со мной все в порядке, сэр Джон, — довольно раздраженно отозвался Грач.

У Риза на языке вертелось предложение уйти: в конце концов, что они тут забыли, ведь послание передано, и теперь не от них зависит, какие меры принять, а от Генриха. Может быть, Грач ожидал, что короля попытаются убить прямо здесь?

И тут внезапно Риз забыл и о духоте, и о графах с королями, и даже о Граче. Потому что раздалась музыка.

Он и раньше слышал орган — в паре Лондонских соборов имелась эта жутковатая машина. Но здешний, марциальский органист владел им не в пример искуснее: из огромных труб, укрепленных на стене, вылетали низкие, сладкие и устрашающие звуки. Против воли Риз почувствовал дрожь, как перед боем. И еще словно бы даже сделалось прохладнее.

— Это аббатство — всеевропейский центр церковной музыки, — проговорил Грач, когда звуки на миг стихли. Он оживился, у него даже глаза заблестели. — Я не простил бы себе, если бы уехал отсюда, не послушав…

«А нельзя было сказать?» — почти спросил Риз, но забыл, потому что орган затрубил вновь, и это было лучше охотничьего рога рано поутру, лучше призыва на битву, лучше всего. Может быть, так Господь будет собирать свои войска перед Страшным судом…

Против воли Риз потянулся к мечу, подобрался, и Грачу даже пришлось невесомо коснуться его руки, чтобы Риз не вытащил оружие.

Когда органная композиция закончилась, Риз чувствовал себя так, словно его выбросило на берег, помотав по океану; или, может, как будто он пережил только что схватку с самим королем Артуром. Он промок до нитки, но это не имело никакого значения. Риз не чувствовал ни жары, ни удушья, он чувствовал только странное оживление, благодарность Грачу, что тот привел его сюда, и готовность иди дальше — куда угодно, спасать — кого угодно, хоть свечников, хоть скотников, хоть беременных крестьянок, ибо так повелел ему божий глас…

А потом он услышал глас человеческий — и пропал окончательно.

Голос певца, нежный и сильный, отражался от низких каменных стен, пробирал до дрожи. Он пел на простенькой латыни в смеси с окситанским наречием, но Риз понимал достаточно: то была история лебеди, застигнутой в море штормом, вдали от родных берегов. Птица молила Господа о том, чтобы он показал ей дорогу. Голос певца дрожал, вздымался к самому потолку, опускался вниз, словно в разрыв между волн. Голос трепетал, молил, отчаивался — пока Господь не показал ему луч света.

Тогда лебедь и прочие птицы начали славить Его в песне.[52]