И нет этому конца

Один старшина был спокоен и не суетился. Капитан поручил ему вести запись раненых. Правда, грамотей он был не ахти какой. Но ведь и требовалось от него совсем немного: записать фамилию, имя-отчество, воинскую часть, домашний адрес, а также характер ранения. И все под мою диктовку. Хотя огрызок карандаша он держал своими короткими пальцами как живого таракана, который вот-вот может вырваться и убежать, с возложенными на него писарскими обязанностями он как будто справлялся.

Обстрел нашего берега закончился так же неожиданно, как и начался.

Теперь все свое внимание мы переключили на подходивший паром с ранеными.

— Десять минут на разгрузку! — приказал мне комендант.

Я растерялся. Только на то, чтобы перенести на берег тяжелораненых, у нас уйдет вдвое больше времени. Ведь это не мешки с продуктами и даже не ящики со снарядами! Прежде чем положить человека на носилки, мы должны установить, куда и как он ранен. Без этого мы не имеем права и с места его сдвинуть. А вдруг у него поврежден позвоночник или сотрясение мозга? Или еще что опасное для жизни? Если одного можно уложить на спину, то другого надо непременно лицом вниз. А третьего безопаснее всего перенести на руках. Так что на каждого тяжелораненого потребуется минимум три-четыре минуты. Кроме того, нужно помочь сойти и легкораненым. В конце концов, если человек ранен только в ногу или руку, из этого не следует, что он сам побежит на берег. Ясно одно: необходимо поговорить с майором, объяснить ему, что за десять минут никак не управиться!

Но легко сказать «поговорить с ним». Он ни секунды не стоял на месте. Да и вообще никого не слушал — ни старших, ни младших по званию. Малейшее возражение приводило его в ярость. И все же другого выхода у меня не было.

Сделав глубокий вдох, я рванулся вперед.

В моем распоряжении осталось совсем мало времени: уже двинулась к парому, отчаянно лязгая гусеницами, ближайшая «тридцатьчетверка».

Судя по всему, у майора все было рассчитано до секунды. Я сердито подумал: если бы это было возможно, он бы разгрузку и погрузку производил одновременно!

Догнал я его лишь у штабеля бревен.

— Товарищ майор! Можно вас на минутку!

Он повернул ко мне голову и возмущенно проговорил:

— Я же сказал вам «нет»! Вам что, этого недостаточно?

От неожиданности я оторопел: когда он мне сказал «нет»?

— Товарищ майор! — заикаясь от волнения, продолжал я. — Вы меня приняли за кого-то другого. Вы мне ничего такого не говорили!

— Отвяжитесь, лейтенант! — резко повысил голос комендант. — Или я прикажу удалить вас с переправы!

Неужели он до сих пор не узнал меня? Что делать? До разгрузки остались считанные минуты.

— Товарищ майор! — я едва не задохнулся от собственного крика. — Я же командир санитарного взвода!

Я увидел испуганные лица Орла, Дураченко и других санитаров…

Но комендант даже не обернулся на мой выкрик. Он быстро взбежал на причал, к которому вот-вот должен был пристать паром с ранеными.

Я решительно последовал за ним.

Вдруг он остановил на мне взгляд и сказал:

— Лейтенант, давайте быстрей выгружать раненых.

Произнес так, как будто между нами ничего не произошло. И глаза его выражали лишь озабоченность делами.

Я только собрался сказать, что десяти минут мало, как он окликнул командира парома и приказал ему немедленно готовиться в обратный путь.

Проходя мимо меня, он устало сообщил:

— Я уже третьи сутки не сплю. Голова как чужая…

Я заскользил за ним по неровным и мокрым бревнам причала.

Он спрыгнул на землю и зашагал к «тридцатьчетверке», которая, нетерпеливо урча, застыла на спуске.

Теперь я не отставал от него ни на шаг. Он молча выслушал меня, но ответил категорическим отказом:

— Нет, нет, больше десяти минут дать не могу. Мне до рассвета надо переправить еще один танковый батальон. Это двадцать один танк. Не считая прочих машин и стрелкового подразделения…

— Товарищ майор! — взмолился я. — Но ведь это раненые! От одного неосторожного и торопливого движения может погибнуть человек!

— Ничем помочь не могу.

— Неужели вы не понимаете, — с отчаянием воскликнул я, — что так можно убить всех тяжелораненых?

— Ну хорошо, — неожиданно согласился комендант. — Пятнадцать минут. Ни одной секунды задержки!

— Слушаюсь!

Пока я вместе с санитарами бежал к приставшему парому, исчезла короткая радость, вызванная уступкой коменданта. Я понимал, что пятнадцати минут так же мало, как и десяти. И в мозгу сверлила единственная мысль: только бы уложиться, только бы уложиться…

3

Нога Козулина на всем ходу угодила в узкую расщелину между бревнами причала, и, если бы не Орел, по чистой случайности находившийся рядом и успевший подхватить носилки, произошло бы большое несчастье — бойцу, тяжело раненому в голову и спину, ни за что бы не перенести нового ушиба.

Не помня себя от ярости, я подскочил к бывшему сапожнику и схватил его за ворот:

— Вы что, ослепли? Не видите, что под ногами делается? Чуть человека не убили!

— Отпустите!

Он вырывался и толкал меня головой. Я опомнился и отпустил его. Орел и Дураченко осторожно понесли носилки дальше, а Козулин остался вытаскивать ногу из своей деревянной западни.