И хлебом испытаний…

Бывает два сорта секретов: когда вы пытаетесь спрятать что-либо от себя и когда вы хотите что-нибудь скрыть от людей. В первом случае действия просвещенного человечества за исторически обозримый период малоэффективны, зато во втором люди преуспели вполне. Способы сокрытия ценностей от посторонних глаз бывали весьма разнообразны — от монументального лабиринта древнеегипетского фараона до вульгарного женского бюстгальтера. Я тоже внес, как принято теперь выражаться, личный вклад в эту тысячелетнюю работу. Возможно, мой вклад был даже небольшим открытием, которое, как большинство открытий, произошло случайно.

Когда я только начинал на «железке» и батрачил на Арона, моим легальным занятием была работа сантехника. Я прочищал фановые трубы, ремонтировал краны, устранял подтекания в стонах отопления и однажды обнаружил на лестничной клетке лопнувшую секцию батареи, — видимо, в стояке еще с лета образовалась паровоздушная пробка, а зимой шестьдесят пятого несколько дней круто поджимали морозы и концевую секцию прихватило. Лопнула она так аккуратно, что и специально не разрежешь, — вдоль среднего ребра образовался чистый ровный разъем. Я заменил эту секцию на целую, провозившись полдня на холодной лестнице, по был вознагражден отличным тайником.

И теперь, присев на корточки у батареи, я вытянул из-под плиты шведский ключ, прихватил его губками грани концевой пробки и бесшумно стронул на пол-оборота, дальше она пошла уже от руки. Не больше возни было и с нижней пробкой. Половинка секции оказалась у меня в руках. Я проверил, не подтекают ли настоящие пробки, завернутые внутри второй половинки секции, потом достал из кармана краховскую покупку. Она была обернута все той же желтоватой шуршащей бумагой, похожей на компрессную. Несколько секунд я держал тяжелый сверточек на ладони, испытывая искушение развернуть бумагу и убедиться, что все это явь.

От батареи веяло легким теплом и едва уловимым запахом мазута, в скупом свете весеннего дня сверточек на моей ладони выглядел буднично, несвежая измятая бумажка могла скрывать все что угодно: баночку гуталина, недоеденный плавленый сырок, оставшийся после случайной выпивки… И глухая чугунная скука безысходности сковала меня, потому что бессловесно и без-мысленно я уже догадался, что это — конец.

Если по прихоти судьбы или понуждаемый собственным темпераментом вы развлекаетесь в жизни тем, что играете в опасные игры, то всегда обманываете себя надеждой на крупный выигрыш. В глубине души вы понимаете, что таких выигрышей не бывает, но морочите себя несбыточной мечтой, потому что именно в невозможности, в несбыточности выигрыша содержится хоть какое-то оправдание этой игры. Так, по крайней мере, вы пытаетесь думать. А когда невозможное случается, вы вдруг понимаете, что игра закончена, а оправданий нет. Вы сорвали куш, но вам нечем платить, — платить надо за все. А вы не можете оплатить самого главного — вашего пребывания на земле, и это — конец…

Я сидел на корточках у разобранной батареи, держал на ладони неопрятный сверточек, глаза мои были на уровне раковины, кухонного стола и подоконника. Обычные вещи в странном ракурсе вдруг выросли, открыли свои необычные формы, гнетущую громоздкость и вызвали беспокойство. Я старался отвести взгляд, но вещи надменно и настойчиво лезли в глаза, и, лишь уставившись в глубокую мглу коридорчика, я ощутил облегчение, и тут перед мысленным взором возникло лицо Натальи. Может быть, оно и не возникало, а просто осталось там, запечатленное крохотными студенистыми серыми клеточками, которым все равно что запечатлевать: убогое счастье мелкой акулы «железки», нелепый испод кухонной раковины или самосветящееся девичье лицо, исполненное искренности и чистоты.

Да, им безразлично — этим клеточкам в вашем мозгу, они зафиксируют что угодно, и только иной частью сознания вы можете сравнить одно с другим и различить низкое и высокое, и, быть может, тот маленький сгусточек клеточек, который различает и сравнивает, это и есть вы — ваша свободная воля, ваше человеческое «я».

Кажется, я еще не разучился различать и сравнивать и поэтому быстро собрал разъемную секцию батареи, предварительно засунув в нее сверточек в шуршащей бумаге. А перед мысленным взором (или где-то там, где ему положено) светилось прекрасное лицо Натальи.