И я там был..., Катамаран «Беглец»

Я посмотрела на Вольфа. Хотела, чтоб взгляд мой был строгим, чтоб было понятно: больше я не затрудню великого человека высказыванием своих мыслей, столь не соответствующих его рационалистическому и трезвому мышлению… Но Вольф и так сидел, расстроенно и отчужденно глядя в пол.

— Отчего страдают люди? — повторил он, как и прежде ни к кому не обращаясь. — Отчего мы все такие глупые?..

— Оттого, что люди, — менторски заметил Карин. — Люди — не боги.

— Боги, где вы? Ау!.. Дать бы вам хороший подзатыльник, если вы есть.

— За такую работу… — согласился Карин.

Я опять отвернулась к окну, ничего уже там не видя. На глаза набегали слезы. Или это снаружи стало уже совсем темно? Сделалось вдруг нестерпимо грустно. Не отрывая взгляда от ночи, опустившейся за окном, я сказала им:

— Знаете… Мне часто представляется такая картина. Точнее, не картина даже, а как действие на сцене — происходящий разговор… Должна быть где-то древняя-древняя цивилизация. Через все прошедшая, все выстрадавшая и все познавшая. Достигшая, наконец, такого этапа, когда все представители ее прекрасно-совершенны. Подобно богам, умны, талантливы… Все — в их руках, в их воле. Даже законы развития новых галактик, как ниточки от марионеток, в их чутких пальцах. Для них уже нет тайн. Они — и вправду боги, при желании способные творить миры по собственным законам. И тогда один вопрос встает перед ними: «Вправе ли?» Вправе ли они менять законы Вселенной и творить наравне с природой? Мудрейшие из мудрых собрались его решать.

«Мы можем, — говорит один из них, — взять под опеку любую рождающуюся звезду, улучшить условия на планетах, взрастить жизнь — и сделать это не хуже самой природы. На основе нашего опыта, наблюдения сотен и сотен других цивилизаций мы могли бы спроектировать любой тип разумных существ, улучшить генотип индивидуума — так, чтобы эволюция сократила свой путь на те жестокие века страдания, в которых только убийства и грязь, да жестокость, да злоба, да ненависть, да вечная борьба за выживание, борьба добра со злом. Мы могли бы скорректировать пути эволюции и вычеркнуть из истории этих народов мучительно-трагические, повторяемые вновь и вновь периоды средневековый… Ведь гибнут лучшие — их меньшинство… Так почему бы не помочь им? Сделать лучшими всех сразу — навсегда?!»

«И сотворить из них марионеток? — спрашивает второй мудрец. — Подопытных кроликов в своем домашнем зверинце?»

«А марионетки эволюции — звучит разве красивей? — возражает первый мудрец. — Волки, пумы, саблезубые тигры ее Величества слепой природы… питомцы ее естественного зоосада… Сколько жестокой злобы и бесполезно-жертвенной крови лучших из них! Века бессмысленной, неисправимой истории. Потому что во всех катаклизмах — качественных скачках, означавших шаги прогресса — гибли лучшие, исчезал ценный генетический материал. А после были времена застоя, пока медленно отрастали молодые побеги добра, укореняясь в душах идеями гуманизма. Но снова взрыв, и в очередной бойне, как в жертвенной топке, вновь сгорает лучшая едва восстановившаяся часть генофонда. Общество отбрасывается на века назад… И так по кругу. Сколько страдания выпало им — маленьким муравьям истории! Неразличимым во множестве поколений, но только лишь издали кажущимся одинаково безликими… Почему никто не обязан быть за это в ответе? Нет, природу нельзя допускать к творчеству, если есть мы — способные исправить все ее ошибки!»

Второй мудрец пытается возражать:

«А если в результате естественной — пусть и кровавой — истории появилось бы на свет новое существо, истинный венец эволюции, даже полученный столь дорогой ценой? Такое же, как мы, к примеру?»

«Но где гарантия, что он необходимо должен появиться?! Да и почему бы в результате наших вдумчивых коррекций не возникнуть еще более совершенному существу, которое окажется не только лучше того предполагаемого жестокого продукта тысячелетней истории, но и гораздо лучше нас? С природы нет спроса. Обвинения в жестокости ей не предъявят. А нам? Простят ли наше сегодняшнее бездействие? Не спросят ли: где вы были, разумные, управляющие природой боги? Если все-таки существовали?»

Я посмотрела на Вольфа с Карином. Возникали ли и у них такие мысли? Дошло ли до них, что я хотела сказать?

Вольф усмехнулся.

— Я тебя понимаю, — покивал он утвердительно. — Отлично понимаю. И если бы мне самому довелось держать ответ перед кем-то, за всех… Я ответил бы: да, человечество нуждается в помощи. Вмешаться необходимо. Только сделать это нужно гуманно. По-джентльменски, так сказать. Чтобы оно, это человечество, о помощи не догадалось. Потому что мы, в сущности, дураки… Дети, которые не хотят подсказок. А без них не выживут. Не желают они нотаций, опеки и воспитания. Кризис… знакомый, грустный кризис подростка. Его бы мудро подтолкнуть, наставить, как-то исподволь ему помочь… Хороших людей и так мало. А без должного-то воспитания их будет еще меньше…