«И я ищу, ищу, ищу». Судьба советского офицера

Вестибюль порадовал прохладой. Узнав, где находится аудитория, в которой сдаёт экзамен группа Людмилы, поднялся на второй этаж и ступил в коридор, кажущийся после яркого солнечного света, заливавшего улицу, даже немного тёмным, во всяком случае группы студентов, стоявших и сидевших перед аудиториями, просматривались недостаточно отчётливо. Его узнали раньше, чем узнал он.

– Ой, девчонки, никак Андрей Фёдрыч! – услышал он возглас Людмилиной подруги Ирины. – Идите к нам, идите сюда, – а когда подошёл, пояснила: – Людмилка как раз сдаёт… Уже скоро должна выйти. Вы как чувствовали…

– Точно! – весело сказал Световитов, приветствуя подруг Людмилы. – Конечно, чувствовал. Вот и приехал…

Не успел договорить, как дверь в аудитория отворилась, причём так, что он оказался за этой дверью и ступившая в коридор Людмила не сразу увидела его. Она радостно воскликнула:

– Ой, девчонки! Сдала! – и, подняв высоко зачётку, прибавила: – Отлично! – и тут же наморщила лоб, обратив внимание на то, что подруги смотрели на неё как-то заговорщицки. – Что такое? Что-то случилось?

– А вот что! – сказал Световитов, – делая шаг к ней и протягивая букет, который, казалось, осветил полутёмный коридор.

Людмила обернулась, и добавила этого солнечного света своим лучистым взглядом, своим просиявшим от радости лицом.

А Световитов сказал, обращаясь ко всем:

– Ну что, девчонки, Людмилу я забираю, но всех жду на свадьбу, о дне которой заранее извещу.

Кто-то крикнул ура, кто-то по-детски запрыгал от радости, но Световитов успел заметить, что радость эту выразили не все подруги, кто-то даже нахмурился. Ну что ж, выйти замуж сразу по выпуску из института не просто за военного, а без пяти минут генерала – это то же самое, что попасть из пистолета в луну. Теоретически возможно, если пистолет будет сверхдальнобойным, практически… Практически всё-таки нет… Но вряд ли это понимала сама Людмила, а вот кто-то из её недоброжелательниц, кои, увы, всегда встречаются в женских коллективах, понимал.

Световитов обнял Людмилу за талию, но она поспешно убрала его руку, стыдливо проговорив:

– Институт же. Все смотрят…

Он тихо рассмеялся и сказал:

– Ну так идём же. Я так соскучился…

Они сразу помчались в Мигалово. Заезжать в магазины нужды не было, всё продовольствие, которое могло быть в них, волею горбимочевцев и прочих холуёв Запада, давно переправила их в Европу и за океан, где всё балансировало на грани кризиса и развала. В Москве всё-таки что-то ещё оставалось, и Световитов купил всё необходимое. Он действительно очень соскучился и ресторан, и прогулки – всё оставил на потом, на после того, как…

В квартире первым делом открыли все окна. С января никто не был в ней.

– Ой, пыли то сколько! – воскликнула Людмила. – Надо протереть!

Она словно искала что-то такое, что позволило бы оттянуть неминуемое, уже желаемое ею, но немного пугающее, тем более не было спасительной для неё ночной тьмы.

– Потом, всё потом, – сказал Световитов.

Он обнял её, остановившуюся у кухонного окна, подхватил на руки и понёс в комнату, где положил на диван-кровать. Всё было аккуратно застелено ещё в то январское утро, когда Световитов получил неожиданный вызов в Москву.

Он отбросил в сторону одеяло.

Лето – не зима, защитных предметов на женских прелестях вполовину, если не более, меньше. Кокетливая блузка отлетела в сторону обнажив то, что прежде было знакомо лишь его рукам и скрыто от глаз ночным мраком. Уже входило в летнюю моду освобождение всех прелестей без стесняющих «намордников». Людмила скрестила руку, чтобы скрыть то, что ему предстояло воочию лицезреть впервые.

Но в следующую минуту ей уже не хватило рук, потому что вслед за блузкой Световитов освободил её от приталенной юбки, и надо было прикрывать белоснежную ажурную полоску с яркой капелькой вышитой божьей коровки на ней.

– Ну-у, божья коровка нам будет мешать, – шепнул Световитов и стремительно убрал со своего пути и эту преграду.

Он никогда ещё не раздевал её при дневном свете, и она вся сжалась, стараясь скрыть то, что скрыть уже было невозможно. Мишель Монтень в своё время писал: «Почему женщины скрывают до самых пят те прелести, которые каждая хотела бы показать и которые каждый желал бы увидеть? Почему под столькими покровами… таят они те части своего тела, которые главным образом и являются предметом наших желаний, а следовательно, и их собственных? Для чего… если не для того, чтобы дразнить наши вожделения и, отдаляя нас от себя, привлекать к себе?»