И грянул гром

Син ухмыльнулся, не поднимая глаз, полностью поглощенный чтением. Это было важно. Язык Адама Смита был чистым и по волшебному понятным.

С некоторыми его выводами Син не соглашался, но они разбудили его ум, заставили мысленно спорить с автором, соглашаясь с написанным или отвергая его.

Он читал быстро, зная, что вернется и перечитает снова, так как это был единственный путь к пониманию экономики. Не отрываясь от текста, он залез в карман формы, нашел огрызок карандаша и подчеркнул то место, к которому хотел вернуться.

Потом стал читать дальше и снова что-то яростно чиркал.

«Нет!» — написал он на полях в одном месте. «Хорошо» — в другом.

Соул поднял глаза и нахмурился, увидев, как Син разрисовывает его книгу. Но, заметив выражение лица друга, его предельную сосредоточенность, расслабился. Из-под опущенных ресниц он наблюдал за Сином. Его чувства к этому сгустку мускулов, настроений и неожиданной доброты достигли апогея, дошли до границ восхищения. Он не знал, почему Син заботился о нем, да и не хотел знать. Но было здорово сидеть и смотреть на лицо этого родного человека, который был для него уже больше, чем друг.

Поезд двигался на север среди полей, поросших травой, оставляя за собой хвост серебряно-серого дыма, а солнце освещало землю, пробиваясь сквозь облака. Когда оно зашло, быстро наступила темнота.

Они ели вяленое мясо, положив куски на грубый хлеб. Вместо ножа использовали штык. В купе не было света, поэтому, поев, они сели рядом, завернувшись в одеяла, и стали разговаривать. Вскоре остальная болтовня сменилась мерным храпом. Син открыл окна, и холодный сладкий воздух проветрил мозги и обострил восприятие. Они наслаждались общением, с трудом сдерживая восхищение.

Человек, земля, народ, власть, война и мир — темы, рожденные жизнью, не могли оставить равнодушными ни того, ни другого.

Оки пытались решить извечные вопросы: как избавить мир от крови и несправедливости, как вырывать с корнем зло, пока оно не проросло и не укоренилось.

Такого разговора между ними еще не было. Соул накинул одеяло на плечи, прислушиваясь к голосу Сина в темноте. Его восприятие было обострено, и он открывал новые качества, новые направления в развитии этого человека.

«И я приложил к этому руку, — думал он с гордостью. — Он — бык, дикий бык, который преследует все, что движется, преследует бесцельно, потом замедляет бег и бросается на что-то новое, используя силу для разрушения, потому что не знает другого применения; растерянный и злой, кричащий, как варвар; преследующий все и в результате не получающий ничего. Возможно, я смогу помочь ему и указать выход с поля битвы».

Они говорили в ночи. Темнота искажала расстояния. Так как они не видели друг друга, то казалось, физические формы не сдерживали их, а сознания освободились и встретились, чтобы с помощью слов двигать вперед мысль. Неожиданно тьма взорвалась грохотом и ревом, звяканьем разбитых стаканов; все вещи и тела свалились в одну кучу, когда поезд сошел с рельсов и опрокинулся. И уже другие звуки заглушили все остальное — треск мушкетов с близкого расстояния и громовые удары «максима», бьющего прицельно.

Син беспомощно бился в темноте, задыхаясь от тяжести навалившегося груза. Он скидывал с себя людей и вещи, его ноги запутались в одеяле. Наконец он смог глубоко вздохнуть, но чье-то колено заехало ему в лицо с такой силой, что губа распухла и соленая кровь наполнила рот. Он разразился бранью, почувствовав, как острый край разбитого стакана впился в руку. В темноте от ужаса и боли заорал мужчина, ему вторил дикий хор стонов, криков и оружейного огня.

Наконец Син полностью освободил тело и даже попытался встать.

Пули методично превращали в щепки стены вагона.

Кто-то, пошатнувшись, упал на него.

— Соул!

— Оставь меня.

— Это был незнакомец.

— Соул, Соул! Где ты?

— Син.

— Ты ранен?

— Нет.

— Давай выбираться отсюда.

— Мое ружье.

— К черту ружье.

— Где окно?

— Заблокировано.

Значит, вагон лежал на боку, окнами к земле, и целая гора мертвых и раненых свалилась на них. Дверь оказалась на потолке, и возможно, ее заело.

Вслепую Син начал поиски, но выругался и резко отдернул руку, когда заноза вошла ему под ноготь. Вдруг он почувствовал дуновение холодного воздуха.

— Здесь дыра. — Син яростно работал руками, пока не нащупал брешь в стене. — Одна из планок сломана.

И тут же все, кто был способен передвигаться, полезли на него, хватая за руки и пытаясь оттолкнуть.

— Убирайтесь, ублюдки. — Син бил наотмашь, чувствуя, что удары достигают цели. Он задыхался, пот катился по спине. Воздух был тяжелым и липким от крови и чувства страха. — Убирайтесь. Я все сделаю сам. — Он с силой ударил по планке и оторвал ее. Какое-то мгновение пришлось бороться с искушением прижать лицо к узкой дыре и вдохнуть свежего воздуха. Но он обхватил руками следующую планку, уперся ногами и рванул со всей силой. Она не поддалась. Син запаниковал.

— Эй, кто-нибудь, дайте мне ружье! — крикнул он сквозь шум.

— Вот, — раздался голос Соула, и ружье оказалось у него в руках.