И эхо летит по горам

Он знал, что матери здесь тоже ужасно одиноко. Она пыталась заполнить дни хозяйством, утренней гимнастикой, душем, завтраком, чтением, возней в саду, а вечера — индийскими мыльными операми по телевизору. Когда Бабы-джан не было дома, а такое случалось часто, она всегда носила серые треники и кроссовки, лицо не красила, волосы стягивала в узел на затылке. Редко открывала шкатулку с украшениями, где у нее хранились кольца, ожерелья и серьги, которые Баба-джан привез ей из Дубая. Иногда она часами разговаривала с кабульскими родственниками. И лишь когда ее сестра и родители навещали их раз в два-три месяца по нескольку дней, Адиль видел ее оживленной. Она облачалась в длинное цветастое платье и туфли на высоком каблуке, наносила макияж. Глаза у нее сияли, а смех разносился по всему дому. И лишь тогда Адиль замечал проблеск того, кем она была раньше.

Когда Баба-джан уезжал, Адиль с матерью старались быть друг другу отдушиной. Вместе складывали пазлы, дулись в гольф и теннис на Адилевой игровой приставке. Но больше всего Адиль любил строить с матерью домики из зубочисток. Мать рисовала трехмерный план дома на листе бумаги — с крыльцом, остроконечной крышей, с лестницами внутри и стенками, отделяющими комнаты друг от друга. Они сначала строили фундамент, потом возводили внутренние стены и лестницы, убивали целые часы на обмазку зубочисток клеем, оставляли секции на просушку. Мать говорила что, когда была молодая, еще до свадьбы с отцом Адиля, — мечтала стать архитектором.

Они как раз возводили небоскреб, когда она рассказала Адилю историю про то, как они с Бабой-джан поженились.

Он вообще-то сделал предложение моей сестре.

Тете Наржис?

Да. Еще в Кабуле. Он ее увидел однажды на улице и все. Решил жениться. Явился к нам домой на следующий день — он и пятеро его людей. В общем, вломились к нам. Все в сапогах.

Она покачала головой и рассмеялась, будто Баба-джан так пошутил, но не так, как смеялась, если считала что-то забавным.

Видел бы ты, какие лица были у дедушки с бабушкой.

Они уселись в гостиной — Баба-джан, его люди и ее родители. Она была на кухне, заваривала всем чай, а они там разговаривали. Незадача, сказала она, — сестра ее Наржис уже была помолвлена с двоюродным братом, который жил в Амстердаме, учился на инженера. Как же они расторгнут помолвку? — спросили родители.

И тут вхожу я, несу поднос с чаем и сластями. Наливаю им чаю, ставлю еду на стол, твой отец смотрит на меня и, когда я уже собралась уходить, говорит: «Может, вы и правы, господин. Несправедливо расторгать помолвку. Но если скажете, что и эта занята, мне ничего не останется как решить, что я вам не нравлюсь». И смеется. Вот так мы и поженились.

Она взялась за тюбик с клеем.

Он тебе нравился?

Она слегка пожала плечами. Если честно, я больше боялась, чем что-то еще.

Но сейчас он тебе нравится? Ты же его любишь.

Конечно, люблю, — сказала мать Адиля. — Ну и вопрос.

Ты не жалеешь, что вышла за него замуж.

Она отложила клей и помедлила пару секунд, прежде чем ответить.

Посмотри, как мы живем, Адиль, — проговорила она. — Посмотри вокруг. О чем жалеть?

Она улыбнулась и нежно потянула его за мочку.

Ну и кроме того — у меня бы в противном случае не было тебя.

Мать Адиля выключила телевизор и уселась на пол, отдуваясь, утирая полотенцем пот с шеи.

— Давай ты сегодня сам чем-нибудь займешься? — сказала она, потягиваясь. — Я сейчас в душ, потом есть. А потом собиралась позвонить твоим дедушке с бабушкой. Уже пару дней не разговаривали.

Адиль вздохнул и встал.

У себя в комнате — этажом ниже и в другом крыле — он взял футбольный мяч, натянул форму Зидана, которую Баба-джан подарил ему на последний день рождения, на двенадцать лет. Спустившись вниз, обнаружил, что Кабир заснул; газета лежала у него на животе, как одеяло. Адиль стащил банку яблочного сока из холодильника и вышел наружу.