И эхо летит по горам

У них в стаканах водка со льдом, к ним подходят Маркос и пара немцев с серьезными лицами — они работают на Всемирную продовольственную программу. Как и многие гуманитарные работники, каких Идрис встречал в Кабуле, они слегка пугают своей бывалостью — ничем их, кажется, не проймешь.

Идрис говорит Маркосу:

— Красивый дом.

— Скажите это хозяину в таком случае.

Маркос уходит в другой угол и приводит тощего пожилого человека. Густая шевелюра «соль с перцем» зачесана со лба назад. Коротко подстриженная борода, впалые щеки почти беззубого человека. На нем потертый, сильно не по размеру оливковый костюм, какой был в моде, может, году в 1940-м. Маркос улыбается старику с откровенным обожанием.

— Наби-джан? — вопит Тимур, и тут Идрис его тоже вспоминает.

Старик застенчиво улыбается в ответ:

— Простите, мы раньше встречались?

— Я Тимур Башири, — говорит Тимур на фарси. — Моя семья жила на этой же улице!

— О Господь всемогущий! — У старика перехватывает дыхание. — Тимур-джан? А вы, должно быть, Идрис-джан?

Идрис кивает, улыбается.

Наби обнимает обоих. Целует их в улыбающиеся щеки, разглядывает, не веря глазам своим. Идрис помнит, как Наби катал по улице своего хозяина, господина Вахдати, в инвалидном кресле. Иногда останавливался на тротуаре, и они вдвоем смотрели, как Идрис с Тимуром играют в футбол с соседскими детьми.

— Наби-джан живет в этом доме с 1947 года, — говорит Маркос, обнимая Наби за плечи.

— Так вы теперь владеете этим домом? — спрашивает Тимур.

Наби улыбается, увидев изумление у Тимура на лице.

— Я служил господину Вахдати с 1947 по 2000 год, до самой его смерти. Он по доброте своей отписал мне дом, да.

— Он отдал его вам, — говорит Тимур ошалело.

Наби кивает:

— Да.

— Видимо, вы были обалденным поваром!

— А вы, если позволите, были тот еще проказник, насколько я помню.

Тимур похохатывает:

— Далась мне эта стезя добродетели, Наби-джан. У меня для этого есть двоюродный братец.

Маркос, крутя вино в бокале, говорит Идрису:

— Нила Вахдати, жена предыдущего хозяина, была поэтом. Даже слегка известным, как выясняется. Слыхали о ней?

Идрис качает головой:

— Я лишь помню, что она уже уехала из страны, когда я родился.

— Она жила в Париже с дочерью, — говорит Томас, один из немцев, — умерла в 1974-м. Самоубийство, думаю. У нее были проблемы с алкоголем — ну или так пишут, по крайней мере. Кто-то дал мне переводы ее раннего сборника на немецкий, год или два назад, и мне они показались довольно славными. Поразительно сексуальными, насколько я помню.

Идрис кивает, вновь чувствуя себя не в своей тарелке — на сей раз из-за того, что иностранец просветил его в отношении афганского сочинителя. Он слышит, как в паре шагов от него Тимур оживленно обсуждает с Наби арендные цены. На фарси, разумеется.

— Вы представляете вообще, сколько могли бы запросить за такой дом, Наби-джан? — говорит он старику.

— Да, — отвечает Наби, кивает, смеется. — Я в курсе цен в городе.

— Да вы этих ребят могли обобрать!

— Ну…

— А вы их пускаете за так.

— Они приехали помогать нашей стране, Тимур-джан. Оставили свои дома и приехали. Неправильно будет, если я их, как вы выразились, «оберу».

Тимур стонет, выхлебывает остаток питья.

— Ну, либо вы терпеть не можете деньги, старина, либо вы куда лучше меня как человек.

Амра заходит в комнату, облаченная в темно-синюю афганскую рубаху поверх линялых джинсов.

— Наби-джан! — восклицает она.

Наби слегка ошалевает, когда она расцеловывает ему щеки и берет его под ручку.

— Я обожаю этого человека, — заявляет она всем. — И я обожаю его смущать.

Это она говорит Наби — на фарси. Тот качает головой и смеется, чуть краснея.

— Может, и меня смутишь? — говорит Тимур.

Амра постукивает ему в грудь:

— Этот — прямо беда.

Они с Маркосом целуются три раза в щеку, по-афгански, потом — с немцами.

Маркос берет ее за талию:

— Амра Адемович. Самая работящая женщина Кабула. Не злите эту девушку. И к тому же она вас всех перепьет.

— Проверим? — говорит Тимур и тянется за стаканом на баре позади себя.

Старик Наби с извинениями удаляется.

Еще час или около того Идрис общается с гостями — ну или пытается. Уровень алкоголя в бутылках падает, а разговоры делаются громче. Идрис слышит немецкую, французскую и, вероятно, греческую речь. Он выпивает еще водки, догоняется тепловатым пивом. В одной группе он собирается с мужеством и вбрасывает анекдот про муллу Омара, который он выучил на фарси дома в Калифорнии. Но шутка плохо переводится на английский, и пересказывать ее мучительно. Никому не смешно. Он перебирается к другим, слушает разговор об ирландском пабе, что скоро откроется в Кабуле. Есть общее мнение, что долго паб не протянет.