И/е рус.олим

Вообще-то, здесь мобильники не должны бы были работать. Не может сигнал сюда проникать, под такую каменную толщу, если даже на подземных стоянках... Поэтому ее усталость могла быть из-за того, что с ней говорил не Линь, а... Я даже не хотел догадываться, ЧТО это могло быть. И тут... Свеча! Господи... Субботняя свеча в руках у Беллы колебалась в такт ее словам! Как будто участвовала в разговоре, или даже сама говорила... Вылизывала тьму, лакала ее! И теперь Белка не замолчит, будет послушно артикулировать, пока не догорит свеча... Я хотел сказать, я задохнулся, издав всхлип, Лея тут же придвинулась ко мне, выдохнула тревожно:

-- Что?

И тут я понял -- ну конечно -- это же просто движение воздуха! Ф-фу, идиот, ну конечно, пламя реагирует на ее дыхание.

-- Все замечательно,-- сказал я Лее.-- Ты как?

Она не ответила, сжала мою руку, легко боднула в плечо. И тут я услышал, как Белла сказала:

-- Почему у тебя голос такой? Странный. У тебя все нормально? У тебя, знаешь, с дикцией что-то... Линь, а это вообще ты? Линь?.. Черт, отсоединился. Даже не успела спросить, откуда он звонил.

У меня опять возникло ощущение... То самое. Как будто разоблаченное нечто оборвало разговор и выскользнуло из сетей. И я спросил:

-- А зачем он звонил? Ты поняла, зачем он позвонил?

Но Гриша уже радостно перебил и заглушил меня:

-- Из Египта он звонил! Ясно же! Именно за переговоры с Египтом и настиг нас ревнивый гнев Навуходоносора, и обрушились на нас все несчастья, и лишились мы Храма. Что-то вы все скисли. Протрезвели, что ли? Пошли, недолго осталось.

Теперь мы шли быстро, проход расширялся, и уже появилось ощущение, что это человеческая каменоломня, а не чужое подземелье. Наконец, мы вывалились в огромный зал. По-настоящему огромный. Гриша посветил фонариком вверх, на высоком потолке были заметны прямоугольные следы от работы древних каменотесов. До дальних стен луч фонарика не достал, батарейка явно подсела. Еще здесь было странное эхо. Какое-то спокойное, низкое, повышенно-гулкое, но и вкрадчивое. Оно отличалось от лесного и горного. Оно было умнее и скрытнее.

-- Самое интересное,-- объявил Гриша,-- там, дальше. Э, Кинолог, прекрати отхлебывать, там и расположимся. Там источник. Только не пейте из него!

-- Что, козлятами станем, что ли?

-- Ага, агнцами.

-- Жертвенными?

-- Нет,-- ответил Гриша.-- Страдающие дизентерией агнцы для жертв не годятся. Правда, Ортик? Этот источник, я полагаю, прихлебывает из канализации Мусульманского квартала. Называется, кстати, Львиный зев. Видите, что-то в этом есть, да?

Да, он был похож на разинутую львиную пасть. Из которой стекала тонкой струйкой темная слюна.

Мы расставили ханукальные свечки, зажгли их, разложили закуску и как-то слишком быстро выпили все, что принесли с собой, хотя принесли совсем немало. Словно бы какая-то промозглость, исходящая из Львиного зева (скорее, кажущаяся, то есть кажущаяся, что промозглость, а не в том смысле, что совсем ничего не было), подстегивала желание прогреться изнутри хотя бы спиртным, продезинфицироваться, защититься от специфического смрадноватого духа. Сгрудившись вокруг пищи, видя напротив Марту, мы снова перешли на иврит.

-- Какое-то новогоднее настроение,-- сказала Лея.

Я удивился тому, что мы с ней так не совпали.

-- Почему новогоднее? -- удивилась Марта.-- Ханукальное. В такую ночь в таком месте должно произойти настоящее чудо. Верно?

-- Заказ принят,-- отозвался Кинолог.-- Будет тебе чудо.

Ханукальные свечи погасли быстро и почти одновременно, а с ними у моих спутников исчезли ощущение победы и надежда на чудо. Мы сделали ошибку, когда зажгли их разом. Надо было по-одной. Впрочем, и со спиртным мы совершили ту же характерную ошибку. Тонкие дешевые субботние свечи, которые мы зажгли еще в начале пути, протянули ненамного дольше ханукальных. Осталась одна толстая красная свеча из дома Линя. От нее шел чуждый этому месту аромат. Мне хотелось его убрать. Он не только нарушал атмосферу масонского зала, но и приманивал все враждебное, что могло находиться в любом углу этой необъятной разветвленной пещеры.

Но опьянение и близость Леи действовали на меня. Я никак не мог накопить достаточное чувство опасности, чтобы сосредоточиться. Тревога наложила на меня лапу, но еще не выпустила когти. И я ловил последнее тихое время, чтобы им насладиться. Но я был готов...

Мы сгрудились вокруг этой красной свечи, текущей пряным ароматом целого гарема. Кружилась голова, но, наверное, это только казалось.

-- Слушай, а он еврей? -- вдруг раздумчиво спросил Ортик.

Самое интересное, что Гриша сразу понял, о ком речь:

-- Для кого как. Для тебя -- да. Или ты допускаешь, что бреславский хасид может быть гоем?

Кинолог хмыкнул:

-- Если ты, Гришаня, намекаешь, что для меня твой Ваня не еврей, то ты ошибаешься. Еврей, гер, гой... Мне это вообще по фигу. Он для меня -пингвин.

-- А вот знаете,-- подхватила Марта,-- я тоже расскажу. У меня есть родственник, очень левый. Он всегда говорит, что харедим откололись от еврейского народа. И поэтому уже больше не евреи.