И/е рус.олим

И я его получаю. На радостях рассказываю друзьям о беременности Леи. И рефлекторно пью из стакана, который поднял только, чтобы обозначить тост. Откуда, все-таки, тут взялся Кинолог? Он победоносно ухмыляется. Уверен, что убедил меня выпить в Йом Кипур. Ну да ладно, раз так получилось. И если все равно так получилось, то почему бы не продолжить. Есть я тоже ничего не буду, как Гриша. Потому что ограничение себя в чем-либо это проявление уважения к запрету, даже если его нарушаешь. И теперь очень важно случайно что-то не съесть, потому что шаг в сторону должен быть один, а если позволить себе два-три и больше, то это уже бегство, и оно неостановимо. В этом смысле Галаха должна отличаться от устава караульной службы.

Гриша все делает левой рукой. Только стакан держит правой, но как-то неловко. Да и велосипед оказался Кинолога. Плохо. Но выглядит он не несчастным. Он выглядит так, словно внутри у него разворачивается звенящая спираль новой затеи. Если это так -- хорошо. А это так, я его слишком хорошо знаю. Не буду его пока ни о чем спрашивать. Пусть сам расскажет.

У Гриши все вообще здорово изменилось. А что именно? Диван, кресло те же. Картин меньше. На этажерках всякие интересные штуки. Но это все так, пустяки, а ведь ощущение, что именно радикально что-то изменилось... Исчез запах красок и всякой околохудожественной химии. Поэтому у мастерской нежилой облик и какая-то искусственность. Понарошку. И это все из-за меня. В углу теперь компьютер. Интересно, он в Сети бывает?

-- Гриша, а ты к Интернету подключен?

-- Подключен, но не подсажен.

Кинолог перестает есть и хмыкает. Он уже пьян. Значит, мы с Гришей еще больше пьяны. Но Гриша никогда не спускается по ступенькам опьянения. Он словно бы наблюдает за происходящим с лестничной площадки, а потом неожиданно скользит по перилам...

-- Давид,-- говорил Кинолог,-- а это, как ты себя представляешь отцом? Щас... Имею в виду -- каким. Да, вот каким ты будешь отцом? Отвечать не раздумывая!

-- Плохим,-- отвечает за меня Гриша.

Я понимаю, что он прав. Но этого-то я и боюсь. Поэтому буду стараться играть со своим ребенком на опережение рутины. И я зачем-то начинаю объяснять это своим друзьям. Они не понимают.

-- Ты о чем, Давид? -- умиротворенно и сыто растягивая слова, интересуется Кинолог. Как он все не наестся?

-- Ну я же объясняю... Хотя это чисто теоретически, конечно. Я думаю, что главная человеческая, а значит и моя проблема воспитания детей в том, что все идет по одним и тем же схемам. Достаточно предсказуемым, чтобы они заранее вязли в зубах.

Гриша мудро усмехается. Это значит, что он уже на стадии снисходительного презрения к человечеству. Это уже более добрая его стадия, поскольку в трезвом виде он, тщательно и умело это скрывая, презирает человечество остро и горько. И, в общем-то, за дело, во всяком случае после его объяснений, его точку зрения на какое-то время принимаешь.

-- Ты, Гриша, подожди усмехаться,-- я сам с изумлением слышу свой возмущенный голос.-- Это в теории очень просто. Даже слишком просто. Ведь ты знаешь заранее где идет магистраль стандартного процесса воспитания. Поэтому ты можешь не допускать рефлекторной педагогики. А делать что-то нестандартное раньше, чем твои рефлексы отправят тебя на исполнение стандарта. Рефлексия против рефлекса!

Кинолог вдруг начинает истерически хохотать над куском равномерно прожаренной рыбы. Кажется, это камбала.

-- Ты чего? -- вяло интересуется Гриша, тоже наблюдая исчезновение камбалы.

-- Да мужики... Давид тут разливается, город солнца строит, а я же с этими продуктами нашей половой жизнедеятельности каждый день воюю. Эти мелкие суки, это скажу я вам... Ну давай, Давид, за тебя! Короче, сам все скоро почувствуешь!

В каждом слове Кинолога словно бы присутствует сытая отрыжка. При всем этом я вижу -- он за меня рад.

-- Жениться будешь? -- спрашивает Гриша.

-- Да не знаю. Еще как-то... Буду, наверное.

-- Между свадьбой с брит-милой перерывчик небольшой, а?! Да, Давид?! -радуется Кинолог.-- Или у тебя девка?

-- Не знаю. Лея, вроде, была на ультразвуке, но не смогли определить.

-- А тебе не все равно? -- отзывается Гриша.

-- Мне пока еще абстрактно,-- честно сознаюсь я.-- Ничего, кроме ощущения грандиозных перемен.

-- Это старинное китайское проклятие. Чтоб тебе жить в эпоху перемен. А у тебя еще и грандиозные они...

-- А у тебя -- нет? -- встревает Кинолог.

Гриша как-то хмуро и долго вдумывается в смысл простого и краткого вопроса. Кивает:

-- Претерпеваю метаморфозу.

-- Учись,-- говорит мне Кинолог,-- без закуси и такую фразу. Я уже не смогу. Гы. Так ты че, Гришаня, окукливаешься? А нахрен?

-- Освин... освинкчиваюсь, черт, сглазил! -- запинается и злится Гриша.

-- Освинячиваешься? Так не ты один.

Гриша мотает головой и приносит коробочку. Не может развязать узел на веревочке. А я не решаюсь ему помочь. Наконец, перерезает ее ножом. Кажется, ТЕМ САМЫМ. И вытаскивает какую-то штуковину размером с ладонь. Статуэтку. Видно, что древняя. Ставит ее между нами. Это что-то вроде сфинкса.