И дух наш молод

Мы стали пробиваться к трибуне. "Моя солдатская куртка, - вспоминает В. И. Невский, - позволяла мне сливаться с массой, а молодые руки и плечи моего безусого спутника (усы для солидности я завел три года спустя, уже став комиссаром бригады. - В. В.) позволили, хотя и с большим трудом, пробраться к трибуне"{57}.

Впереди шел боец нашей группы Лямзин - богатырского сложения. Мы вдвоем локтями прокладывали дорогу. За нами, как за ледоколами, шли Невский и остальные бойцы группы.

Наконец мы у цели. В президиуме сидели представители соглашательских партий, кадеты и даже анархисты. На трибуне ораторствовал невысокого роста господия. Говорил о патриотизме, призывал хранить верность союзникам, вместе с ними громить войска кайзера. Слушали его плохо. Манеж по-прежнему гудел, как встревоженный улей.

Незадачливого оратора сменил эсер Борис Савинков.

Буржуазная печать в те дни широко рекламировала его как "героя революции". Я видел Савинкова впервые и, должен признаться, был разочарован: какой-то нескладный, в предлинном пальто английского покроя. И такая же несобранность мыслей. Совершенно не в унисон настроению толпы, с бухты-барахты он предложил почтить память революционеров-террористов, которые отдали свою жизнь в борьбе с царизмом. Это было настолько неожиданным и не к месту, что "Вы жертвою пали" солдаты пропели недружно, кое-как.

И тут многотысячную толпу будто кто-то подстегнул. Со всех концов раздались неистовые крики: "Ленина давайте, Ленина! Изменников и предателей сюда! Требуем отчета от них!"

Господин в котелке снова поднялся на трибуну. Призывая народ успокоиться, сказал, что за Лениным посланы люди, и призвал толпу внимательно выслушать Савинкова - "великого героя революции". Вначале, пока Савинков склонял на все лады Ленина, большевиков, его слушали. Но вот он стал, как предыдущий оратор, призывать к защите отечества, к войне до победного конца, и толпа загудела: "Долой! Сам иди воевать!" Савинкову не дали закончить речь, буквально стащили его с трибуны. А к ней уже пробирался следующий оратор - Невский. Он подал в президиум записку с просьбой зависать его на выступление.

Толпа вооруженных солдат, раздраженных, хмурых, продолжала шуметь, кричать. Трудно было сказать, за кем она пойдет, как поведет себя. И я еще раз подумал: как хорошо, что Ленин на этот раз не приедет. Одно было видно: толпа крайне враждебно настроена к нам. "Предатели, шпионы, изменники!" неслось со всех сторон в адрес Ленина, большевиков. Вдруг я услышал возбужденный голос Владимира Ивановича и еще чей-то знакомый голос. Оборачиваюсь - и не верю своим глазам: рядом с нами стоит... Ильич и уговаривает Невского пойти в президиум и записать для выступления его, Ленина, вместо себя. Лицо Ильича сияло довольной улыбкой: дескать, не пускали, а я тут. Эту сцену заметили наши ребята из группы охраны и двинулись к нам. Несмотря на энергичные возражения Невского, Ленин продолжал теснить его к трибуне. Вот они оба на помосте. Вслед за ними удалось проскочить мне и Артузову. Впоследствии видный чекист, один из ближайших помощников Дзержинского, он непосредственно занимался операцией "Трест" и поимкой Савинкова.

Ленин был в плаще пепельно-серого цвета - ни до, ни после я такого плаща на нем не видел, - в кепке, плотно надвинутой на лоб. Перед выступлением он снял в плащ, и кепку. Я поймал их буквально на лету. Невский не успел даже слова сказать председателю, как один из членов президиума не без злорадства прокричал: "Товарищи! Граждане! Здесь Ленин! Он просит слова". Последнее толпа вряд ли услышала. Все утонуло в неистовых выкриках: "Дать, дать! Изменник! Предатель! Позор! Позор! Дать! Слово ему! Ленин! Ле-нин!" Казалось, вся ненависть, озлобление, обиды этой массы людей в серых шинелях и черных бушлатах - все, порожденное войной и бесправием, сейчас вылилось на Ленина. Нас охватил страх за жизнь Владимира Ильича. Мы готовы были выскочить вперед, заслонить его грудью от разъяренной толпы. Прошло шесть десятилетий, но и теперь мороз проходит по спине, когда вспоминаю те минуты.

Ленин на трибуне. Поднял руку, и толпа несколько успокоилась. Но вдруг раздался чей-то голос: "Это что еще за фигура?" Владимир Ильич спокойно ответил: "Я - Ленин".

"Я - Ленин". Эти два слова и то, как они были произнесены, произвели на толпу не поддающееся описанию гипнотизирующее действие. Настала напряженная тишина. Все взоры снова обратились к трибуне. Владимир Ильич повторил: "Товарищи, я - Ленин". А солдаты и матросы, только что бросавшие в него обидные, злые слова-глыбы, слова-булыжники, смотрели на Ильича словно завороженные. В такой вот жутковатой тишине он начал свою речь.

По времени она длилась недолго - полчаса, не больше. Прошли первые минуты. Слушают. И молчание уже не то: не гробовое, не мертвое. Словно какая-то непонятная, могучая сила укротила, подчинила себе, ввела в разумное русло дикую стихию.