И дух наш молод

- Дело нешутейное. Тянуть никак нельзя. Наш сибирский опыт тоже чего-нибудь да стоит. Надо подавить мятеж в зародыше, пока он только дымит и чадит, а разгорится - тушить будет труднее. Чует мое сердце, Василий, быть нам с тобой в твоем родном Питере.

Как в воду глядел.

Была у меня такая мысль: подойти до начала заседания к Владимиру Ильичу, напомнить о себе, доложить! так, мол, и так, полк наш - из питерских пролетариев - задание партии выполнил. Но Ленин прошел незаметно, появился в президиуме перед самым началом заседания. Пальто аккуратно повесил на спинку стула и о чем-то оживленно заговорил с соседом. Я не решился подойти.

Запомнилась речь В. И. Ленина при открытии съезда.

- Мы впервые, - говорил Ильич, - собираемся теперь в таких условиях, когда Коммунистический Интернационал перестал быть только лозунгом.

Коммунистический Интернационал после II конгресса стал, по словам Ленина, основным фактором международной политики. В своей вступительной речи он остановился на других важнейших событиях международной и внутренней жизни последнего года.

В первый день съезда я встретил среди делегатов и других знакомых по Омску - бывшего комдива 30-й дивизии Кожевникова, комдива нашей 29-й дивизии Спильниченко, секретаря парткома миссии 29-й дивизии Володю Шовкунова. Не было лишь делегатов из Питера. Их приезду помешали события в Кронштадте. О мятеже много говорилось в кулуарах съезда, в кремлевской столовой. Я с нетерпением ждал, что скажет о Кронштадте Владимир Ильич.

На первый взгляд могло показаться: Кронштадту в отчетном докладе уделено мало места. А Коллонтай на второй день работы съезда даже бросит реплику: "Доклад Ленина обошел Кронштадт".

Но это было не так. "...Я все подвел к урокам Кронштадта, все от начала до конца"{175}, - ответил на реплику Коллонтай Владимир Ильич в своем заключительном слове и был прав.

Просто Ленин, очевидно, не считал нужным в отчетном докладе съезду останавливаться подробно на военных задачах в Кронштадте, выразив, однако, уверенность, что мятеж будет ликвидирован "в ближайшие дни, если не в ближайшие часы"{176}. И тут же перешел к анализу обстановки в стране, к политическим и экономическим урокам Кронштадта.

Слушая Ильича, я невольно вспоминал драматические события последних месяцев в Сибири. В конце 20-го года вспыхнули кулацкие восстания на Алтае. Очаги контрреволюционного мятежа вскоре перекинулись на Барнаул. Борьба приняла ожесточенный характер. Повстанцы отлично знали местность, умело скрывались от преследования в бескрайних сибирских лесах. Дрались весьма искусно, по всем правилам партизанской войны.

Увы, это отнюдь не было простой случайностью. По данным нашей разведки, что вскоре подтвердилось показаниями пленных, среди восставших оказалось немало бывших партизан Мамонтова.

Однофамилец белогвардейского генерала, наш, сибирский, красный Мамонтов командовал партизанской армией. Мамонтовцы в свое время изрядно потрепали колчаковские тылы. Сам Мамонтов, прирожденный партизанский вожак, хоть человек и малограмотный, в 20-м году командовал бригадой на польском фронте.

И вот полная для нас неожиданность: среди мятежников, в кулацких бандах - недавние мамонтовцы, красные партизаны и даже красноармейцы, демобилизованные с польского фронта.

Вспомнился трудный разговор в Калманке - большом сибирском селе - с таким вот бывшим красноармейцем, захваченным нами в плен. Борода как смоль. Черты лица крупные. В отличие от других от моего взгляда не отворачивался. Сам из местных казаков, хозяйство середняцкое. В партизаны ушел добровольно. Был красным - стал зеленым.

- Как же, - спрашиваю, - дошел до такой жизни?

- А вот так, гражданин товарищ комиссар... С Колчаком нам с самого начала не по пути было. Колчак - за царя. А нам царь - к феньке. Колчак старое хотел возвернуть, помещика, банкира. Скажи, мил человек, к чему мне, хлеборобу, эти кровопийцы? Колчак Россию продал оптом и в розницу. Как же терпеть такое русскому человеку? Поэтому в партизаны пошел. И не жалею. И на польском фронте в кусты не прятался. Про то может тебе ответствовать наш дорогой командир товарищ Мамонтов.

Ну, побили мы панов. Приезжаю, значит, домой. И что я вижу? Хлеб коммунисты, продотрядчики забирают. Подчистую. Как была продразверстка, так и осталась. Спичек нет, соли нет, керосина нет. Ни ситца завалящего, ни железа. Что же это, думаю, за власть такая? Рабоче-крестьянская, а все у мужика забирает. Все в город, а мужику - шиш. А тут разные людишки появились, Стали мутить воду супротив Советской власти. Ну и - был грех попался на крючок. Теперь понимаю, по глупости. И нет мне, бывшему красному партизану и бойцу, прощения. Но и ты, гражданин товарищ комиссар, властям передай мое слово: так дело не пойдет. Мужику при продразверстке, как рыбе подо льдом при большой задухе. В самый раз лунку пробивать. Дай мужику глотнуть свободно. Хлеб бери, но в меру. А за хлеб и другой продукт дай плуги, разный инвентарь. Обуй и одень. Мужик власть признает и восставать не будет.