i dfee46a8588517f8

Ронжин остался на месте, раздул свое главное управление до сотни чиновников с «громадными окладами», а все дело вел «глупо и кабинетно» ¹⁹. Офицеры-генштабисты, населявшие став­ку, «серьезного и порядочного не читают», часами рассказывают скабрезные анекдоты. Умственный уровень не выше уровня строе­вого офицера, нравственный «гораздо ниже». «Они не желают ничего знать и считают себя способными управлять всеми сторо­нами жизни страны... Это ужасное умственное ничтожество не сознает своей ползучести и полной неподготовленности»²⁰. Из­менился лишь внешний стиль. Если Николай Николаевич ввел «пуританский порядок», в частности запретил категорически пре­бывание в ставке женщин, то вкусы нового главнокомандующего были иными.

«Сразу все изменилось. Приехала оперетка, которой не было при Николае Николаевиче, театр был до отказу набит дамами и ставочными офицерами... открылся новоявленный ресторан... Могилев приобрел вид резиденции царской семьи, и война отходи­ла на второй план, забывалась... все почувствовали, что можно жить легко и весело, не думая о завтрашнем дне». Даже у могилевских обывателей достало проницательности увидеть в этом опереточном антураже общее государственное неблагополучие. «Все распускалось, — констатировала Белевская, — стало видно всякому, что машина начинает давать перебои»²¹. Этому в нема­лой мере способствовало и тупо-равнодушное отношение послед­него самодержца к тому, что творилось на фронте, какие колос­сальные и неоправданные потери несла русская армия часто только потому, что во главе ее стояли генералы такого же профессиональ­ного уровня и нравственного ценза, как и их верховный повели­тель .

Если даже у Николая Николаевича сработал рефлекс самосо­хранения и он потребовал перемен, то Алексеев, будучи умным человеком, гораздо острее и глубже понимал всю катастрофич­ность политики Царского Села, поставившего режим, горячим при­верженцем которого он был, на грань полной изоляции в условиях прогрессирующей разрухи и углублявшегося революционного кри­зиса. Даже заметное улучшение собственно военной конъюнктуры и материально-технического снабжения армии, достигнутое в 1916 г., не являлось, как понимал новый начальник штаба, достаточным противовесом надвигавшейся катастрофе. Алексеев видел выход в союзе правительства с Думой, Земским и Городским союзами, «общественностью» как таковой. В этом отношении никакой разницы между его позицией и позицией бывшего главно­командующего не было. Разница заключалась лишь в более тесных контактах Алексеева с руководителями Думы, союзов и ЦВПК — иначе говоря, в большем отчуждении начальника штаба от царя и его непосредственного окружения.

Лемке сообщает, что существовали довольно доверительные контакты между Алексеевым и некоторыми оппозиционными ли­дерами. Так, в частности, разговор начальника штаба с приехав­шими в ставку Челноковым был «очень дружественный». Благо­даря настоянию Алексеева и вопреки желанию Фредерикса царь пригласил Челнокова к обеду и дал ему аудиенцию, причем «прием был очень благосклонный». Когда Гучков телеграммой попросил Алексеева принять своего заместителя по ЦВПК Конова­лова для важного разговора, тот тут же ответил, что будет очень рад встрече. В письме к Родзянке Алексеев делился своими соображениями о мерах, необходимых для оздоровления армии, которая «нездорова». В частности, он считал необходимым в три- четыре раза уменьшить численность штабов всех рангов, а также их переписку, царящие в них «роскошь и эпикурейство» (встают в 11 часов, пьют, играют в карты—«это не война, а разврат»)

94

вырвать с корнем .

Одно время у Лемке сложилось впечатление, что Алексеев стал участником заговора, имевшего целью дворцовой переворот. «Вчера Пустовойтенко сказал мне: „Я уверен, что в конце концов Алексеев будет просто диктатором",— записал Лемке 9 ноября 1915 г. — Не думаю, чтобы это было обронено так себе. Очевидно, что-то зреет... Да, около Алексеева есть несколько человек, которые исполняют каждое его приказание, включительно до ареста в Могилевском дворце... Имею основание думать, что Алексеев долго не выдержит своей роли около набитого дурака и мерзавца, у него есть что-то связывающее его с генералом Крымовым, именно на почве политической, хотя и очень скрывае-

« 24

мои деятельности» .

«По некоторым обмолвкам Пустовойтенка, — писал Лемке спустя три месяца, — мне начинает казаться, что между Гучковым, Коноваловым, Крымовым и Алексеевым зреет какая-то конспира­ция, какой-то заговор, которому не чужд и Михаил Саввич (Пусто- войтенко.— А. А.), а также еще кое-кто»²⁵.