И даже небо было нашим

Берн сказал, что нам надо зайти внутрь башни: он хотел мне что-то показать там. Никола отказался идти, сказав, что он там уже был, а Томмазо присоединился к нам, но было видно, что ему не столько хочется в башню, сколько неохота оставлять нас с Берном вдвоем. Мы подошли к сетчатой ограде вокруг башни. В свете далекого фонаря надпись «Вход воспрещен» было почти не разглядеть. Надо было еще пройти через поле, заросшее крапивой: у меня были голые ноги, и я сказала Берну, что буду вся в волдырях.

Лестница начиналась в полутора метрах над землей. Поднявшись по десяти очень крутым ступенькам, мы оказались в центре башни. Там была прямоугольная бойница, сквозь которую на нас смотрело море, абсолютно черное, без единого проблеска света. Берн включил фонарик.

— Сюда, — сказал он.

Мы перешли на другую лестницу и стали по ней спускаться. Стены покрывали нарисованные и процарапанные надписи, пол был завален отбросами, которые скрипели под подошвами моих сандалий. По телу у меня начали сбегать струйки пота. Давай вернемся, сказала я Берну, но он ответил, что хочет дойти со мной до конца.

— Не надо, выйдем отсюда, — захныкала я.

— Спокойно, мы уже почти пришли.

Позади шел Томмазо, от него пахло джином. Я вцепилась в футболку Берна, рванула ее, но он не остановился.

Вдруг лестница кончилась. Мы оказались в каком-то помещении; я не могла понять, насколько оно просторное, пока Берн не провел лучом фонарика по стенам.

— Пришли.

Луч выхватил из темноты засаленный матрас, валявшийся в углу. Вокруг были аккуратно расставлены пустые бутылки и банки из-под пива. Берн нагнулся, поднял одну и указал мне на выцветшую этикетку.

— Видишь, какой тут срок годности? Семьдесят первый год. Потрясающе, да? Здесь кто-то жил.

Даже в темноте было видно, как сверкают у него глаза. Но у меня эта банка не вызывала ни малейшего интереса, как и все остальное здесь. Я представляла, как по полу, возле моих ног, которых я даже не могла различить в темноте, носятся полчища тараканов.

— Уйдем отсюда, — умоляла я.

Берн поставил банку на пол, в точности на то место, где она была раньше.

— Иногда ты ведешь себя, как капризная девчонка.

Почему-то мне показалось, будто я вижу, как Томмазо ухмыляется за моей спиной.

Берн быстро взбежал по лестнице, не оглядываясь на меня. А я поднималась, вытянув руки, чтобы не натолкнуться на стены, которые внезапно вырастали передо мной. Когда мы выбрались на воздух, меня вывернуло наизнанку в заросли крапивы. Берн ничего мне не сказал, он словно не замечал меня Машинально водил пальцем по фонарику, то включал, то выключал его. И смотрел на меня холодным взглядом, словно оценивая. Только когда надо было пролезать под колючей оградой, он протянул мне руку, но я не взялась за нее.

Тем временем в Скало набежало полно народу. Мы начали танцевать. Мое праздничное настроение постепенно улетучивалось, но я старалась побороть это неприятное чувство, чтобы не портить себе последний вечер. Звучала музыка Роберта Майлза, музыка без слов, грустная и задумчивая, а мне хотелось, чтобы пластинку сейчас же сменили, и одновременно — чтобы она играла до бесконечности: вот до чего дошел у меня внутренний разлад.

Когда мы все танцевали, Томмазо вдруг набросился на Берна, ударил его головой в живот и зарыдал. Берн обхватил ладонями его виски, нагнулся и прошептал ему что-то на ухо. Томмазо, не переставая плакать, замотал головой. В таком виде, на корточках, с бледной кожей и красными от слез глазами, он казался беззащитным, как кролик. Никола и я перестали танцевать.

— Пойдем со мной, — сказал Никола.

Мы заказали два пива. Я прикинула: а что со мной будет от сочетания травки с алкоголем, и как я завтра перенесу многочасовую поездку на машине, а потом подумала: да плевать на все. Томмазо выпрямился, и они с Берном обнялись и так и стояли, словно застыв в медленном танце.

— Что это на него нашло? — спросила я Николу.

Он опустил глаза:

— Просто выпил лишнего, вот и все.

Никола был на год старше своих товарищей, через месяц он собирался поступать в университет в Бари и по этой причине все лето держался на некотором расстоянии.

— Уже четвертый час, — сказал он, — пора возвращаться. Чезаре будет вне себя. И твой отец тоже.

Томмазо и Берн направились к морю, сели у скал. Затем растянулись на песке, словно в ожидании, когда их смоет прилив.

— Подождем их, — сказала я. Голос у меня звучал странно, как чужой. Слишком много разочарований за один вечер.

— Не надо их ждать.

Никола взял меня за локоть и попытался увести. Но я вырвалась и побежала к Берну. Его голова была совсем близко от головы Томмазо, но они не разговаривали, только смотрели на темное небо и ничего больше.

Заметив меня, Берн встал с покорным видом, как будто от него этого кто-то требовал. Мы отошли на несколько шагов, в совсем уж непроглядную темень.

— Я ухожу, — сказала я. Уже не получалось взять себя в руки, меня всю трясло.

— Счастливого пути.

— Это все, что ты можешь сказать? «Счастливого пути»?