И даже небо было нашим

— Ну-ка послушай. Вся эта ситуация сложилась из-за тебя. Твои друзья налакались шампанского и захотели играть в карты. Мы же не можем их разочаровать, верно?

И мне пришлось исполнять обязанности крупье по отношению к Николе и его приятелям. Они играли в блэкджек до пяти утра. Каждый проиграл минимум двести евро, но, уходя, они были в полном восторге. Я проводил их до машины. Над полями поднимался туман. Никола взял в ладони мою голову и крепко поцеловал в губы. Помнится, он еще сказал мне что-то ласковое, даже приторное, но к этому моменту он был сильно пьян.

После этого они стали приезжать каждую субботу, всегда вчетвером, в том же составе. Ужинали, потом садились за карты. Наччи уже стал относиться к ним как к почетным гостям, часто беседовал с ними. Мне он платил сверхурочные, то есть определенный процент от выигрыша банка, как в былые времена.

Разумеется, Коринне эти ночные бдения пришлись не по вкусу. Она ненавидела «Замок» с тех пор, как ее уволили после обвинения в краже, которую совершил я, и с тех же пор называла Наччи фашистом. Разумеется, она знала о картах, но я умолчал о том, что в игре участвует Никола. Для нее самым предосудительным в этих бессонных ночах были не азартные игры, не алкоголь или наркотики, и даже не то, что на следующее утро я просыпался поздно и все воскресенье ходил полусонный, — а ведь это был единственный день, который я мог целиком посвятить ей и нашей дочери. Самым неприятным для нее было то, что в этих вечерних забавах мог участвовать один из моих братьев. Все, связанное с моей прежней жизнью, с тем, что было до нашего знакомства, вызывало у Коринны безумную ревность. Чутье подсказывало ей, что она не сможет соперничать с этой половиной меня. Вот почему она терпеть не могла Берна, да и тебя тоже. Вот почему она придумывала все возможные причины, по которым мы не могли побывать на ферме, провести там хотя бы полдня.

После нескольких недель такой жизни у Коринны кончилось терпение и она решила поговорить со мной. Это было в воскресенье после полудня, я еще лежал в постели. Коринна вошла в комнату, но не подошла ко мне.

— И какой тебе смысл этим заниматься?

— Это дополнительный доход. Нам он не помешает.

— Нам не нужен дополнительный доход. Денег у нас и так хватает, даже с избытком.

— Нет. Это у тебя денег с избытком. У меня на счете всегда одна и та же сумма.

Я нарочно сказал это ледяным тоном. Она стояла передо мной посреди комнаты, а я валялся в постели, как будто не считал нужным соблюдать приличия. Свет силился пробиться через задернутые шторы, проникал сквозь щели по бокам. По-моему, Коринна заплакала, но я в этом не уверен, потому что в комнате был полумрак. Так или иначе, но я остался лежать, пока она не вышла из комнаты. В тот период мы с ней часто ссорились.

Томмазо пошевелил ногой под одеялом. Медея вздрогнула, но не проснулась. Он посмотрел на собаку и слабо улыбнулся.

— Развлекаться — это они умели. Я имею в виду Николу и его друзей. Как-то вечером я застукал двоих из них в туалете: они по очереди нюхали дорожку из кокаина. Когда они увидели меня, то знаком предложили мне присоединиться к ним, а я, вместо ответа, пошел к Наччи. Я рассказал ему, что видел; думаю, какая-то сторона моей души мечтала, чтобы они убрались куда подальше.

— Ты что, моралистом заделался? — сказал Наччи. — Пускай себе развлекаются. Или ты собираешься сдать полицейских полиции?

И он посмеялся над собственным каламбуром. А для меня его ответ стал чем-то вроде пропуска, благословения на вседозволенность. И с этого вечера для меня больше не было ничего запретного. Выполняя обязанности официанта или крупье, я вел себя безупречно, но после работы присоединялся к друзьям Николы. Я был из их компании и в то же время сам по себе: такая двойственность была типична для моей противоестественной природы. Играл в покер на свои деньги, так что за вычетом проигрышей от моих сверхурочных не оставалось практически ничего. Пил, если было что пить, ходил, как все игроки, в личный туалет Наччи. И не говорил об этом Берну. Ни слова.

Это там, в туалете, Никола рассказал мне про солнечные батареи. Не потому, что раскаялся или захотел меня подразнить. В тот момент между нами установилась какая-то безудержная откровенность, словно мы перечеркнули все прежние обиды и наша братская привязанность друг к другу, которую всегда стремился разрушить Берн, наконец-то нашла возможность выразить себя полностью.

— Помнишь солнечные батареи, которые вы установили без разрешения? — сказал он однажды. — Это мы с Фабрицио их испортили. Два часа возились.

— Зачем?

— Вы ни разу не пригласили меня на ферму. Ни разу, за все время, что вы там жили. Я видел вас там. Видел, чем вы занимаетесь. Как вечерами собираетесь под навесом беседки. Это было и мое место. Но теперь это уже неважно.