«...И ад следовал за ним»

Но даже в ночном мраке имелись свои тени, как это бывает с самой непроницаемой темнотой. Вон тот черный сгусток — это силуэт затаившегося, крадущегося человека или же просто темное пятно на дощатой стене, причудливая игра теней? А едва различимое потрескивание — это древнее, рассохшееся дерево смещается еще на какую-то крохотную долю дюйма или же это человек раскрывает припрятанный складной нож, готовясь нанести смертельный удар?

Затаив дыхание, Эрл ждал, ловя малейшее движение, малейший признак надвигающегося нападения.

Он бесшумно соскользнул на пол через час после тушения света и с бесконечным терпением снайпера медленно, Дюйм за дюймом, отполз вдоль стены. Оказавшись в нескольких футах от койки, на которой он проспал последние несколько ночей, Эрл присел на корточки и стал ждать. Он был в одном белье, но в тяжелых рабочих башмаках. Стараясь не издать ни звука, Эрл подобрал ноги под себя, готовый резко распрямить их и вступить в схватку.

Он даже позаботился об оружии, ибо драться безоружным в кромешной темноте было нельзя. В конце рабочего дня Эрл спрятал под штанами узловатую корягу, тяжелым, тупым концом которой можно было действовать как дубинкой, а обломанным, заостренным — наносить колющие удары.

А что, если сегодня ночью ничего не произойдет?

В этом случае он не выспится, и наверстать упущенный сон уже не удастся. Работа по расчистке осушенного болота неумолимо подтачивала силы Эрла, и он чувствовал, что вместе с силами уходила воля продолжать борьбу.

Эрл мог думать только об одном: о бегстве.

Но это казалось невозможным.

Главная трудность заключалась не в ограде, пулеметах и даже не в болоте; он мог пролезть под колючей проволокой, ускользнуть от пулеметов, преодолеть болото. Эрл уже придумал два способа выбраться из барака ночью. Нет, главной проблемой были эти проклятые собаки, которые выследят его задолго до того, как он успеет добраться до единственной более или менее реальной надежды на спасение — до реки. В прошлый раз у него была возможность продумывать заранее свои шаги, строить ловушки, чтобы сбивать ищеек со следа. Теперь об этом не приходилось и мечтать: ему предстоит вслепую блуждать по болоту, и собаки настигнут его мгновенно.

Однако и это еще не было самым худшим. Эрл понимал: самое страшное то, что с каждым днем, проведенным здесь, он терял частицу силы, частицу воли, частицу надежды. Необходимо что-нибудь предпринять в самое ближайшее время, в противном случае он никогда ни на что не отважится. Это было выше его сил. Это было просто ужасно. На войне, по крайней мере, его поддерживало чувство долга и ответственности, поддерживали боевые товарищи, с которыми можно было разделить тяжкую ношу, у которых можно было одолжить силы. Здесь же у Эрла ничего этого не было: ни один из негров не хочет иметь с ним никаких дел, Великан и его подручные думают только о том, как бы его прикончить, и самовлюбленный болван начальник участка тоже думает только о том, как бы его прикончить, но предварительно помучив. Одному лишь начальнику тюрьмы он нужен живым, но как долго это продлится? В конце концов и начальник тюрьмы придет к выводу, что прошло уже достаточно времени и если Эрл действительно был бы сотрудником какого-либо могущественного ведомства, каковым его считали, начальство Эрла должно было бы поднять большую возню и начать поиски пропавшего агента. Ввиду отсутствия доказательств значимости Эрла начальник тюрьмы вынужден будет заключить, что Эрл именно тот, за кого себя выдает, то есть никто. А поскольку от него исходит потенциальная угроза, его следует устранить. И кто в таком случае скажет хоть слово?

Эрл делал все возможное, чтобы держать все чувства обостренными до предела. У него это не получалось. Он постоянно проваливался в туманное небытие. У него в памяти осталось множество подобных ночей, которые ему пришлось пережить во время войны, особенно в самом начале, на покрытом непроходимыми джунглями Гуадалканале, когда японцы бесшумно подкрадывались в тени густых зарослей, оставляя каждую ночь одного-двух морских пехотинцев с перерезанным горлом. Однажды Эрл вовремя заметил японца, уже готового прикончить его, как он только что прикончил напарника Эрла в пулеметном окопе. Эрл что есть силы ударил японца ногой в пах, а потом забил до смерти саперной лопаткой. Воспоминание было не из приятных, и сейчас Эрл, томимый ожиданием, ощутил стыд, заново пережив события той ночи. Он вспомнил торжествующую радость, с какой снова и снова колотил маленького, корчившегося на земле желтолицего человечка, странные сдавленные звуки, вырывавшиеся из горла врага, и то бесконечное счастье, которое испытал, когда все осталось позади и он стоял, окровавленный, обессиленный, но живой, готовый встретить еще одну зарю в тропиках.

Эрл старался не шевелить головой, превозмочь боль в затекших ногах. Не двигаясь, он оглядывался вокруг; его глаза перемешались влево и вправо, пытаясь разглядеть в темноте малейшую тень движения, а уши чутко вслушивались в тишину.

Ничего. Судя по всему, это была...