И ад следовал за ним: Выстрел

Мне некуда было торопиться, наоборот, хотелось потянуть и посмотреть, какие метаморфозы он будет претерпевать по мере проявления пленки. Я наслаждался тайной властью над Алексашкой, словно вертел всем тонтон-макутством. Если бы в моем письменном столе хранились пластиковые пакетики для хранения овощей и фруктов, я обязательно презентовал бы их герою невидимой истории.

— Я стараюсь облегчить понимание нетерпеливого джентльмена, роковой момент только наступил, сейчас начнется дележ, и все шакалы кинутся на добычу, вцепившись друг другу в глотки. В этот момент страна, словно на качелях, то взлетала вверх, то резко опускалась вниз. Главный вдохновитель этой пертурбации чувствовал нестабильность: все меньше союзников у штурвала, все громче крики возмущенных, все острей напор оппозиции. Трон зашатался, и осталось уповать лишь на западную помощь. Займы, спасение от нищеты, удержание власти. Ради всего этого допускался даже ввод иностранных войск и заточение в тюрьму всех недовольных. Нужен был тайный мост, требовалось надежное плечо в ожесточенной борьбе за власть. Не знаю точно, каким образом генсек вышел на известное нам лицо, хотя догадываюсь, что многолетнее купание Челюсти в одной ванне с власть предержащими обеспечивало ему многие контакты…

— Кажется, я начинаю понимать, куда ты клонишь. Но где доказательства всей этой аферы? — прервал он меня. — Ведь можно навинтить все, что угодно.

— Бывший генсек жив и здравствует, хотя и не у дел. Могу устроить аудиенцию, хотя ты и не даешь мне закончить рассказ.

Он сделал жест, словно разрешая мне продолжать, и сделал нарочито скучающее лицо, став похожим на кинокефала (были такие существа с собачьими головами, не имеющие, как ни странно, отношения к кино).

— Действовать в обход соратников всегда считалось преступлением, но он пошел ва-банк: какой из двух центров власти одержит верх? У каждого свои ставки, своя правда. Риск был налицо: враги генсека разорвали бы на куски и самого реформатора, и Челюсть, если бы пронюхали о сговоре. Но утечек не случилось, весь Монастырь в патриотическом безумии изо всех сил ловил Крысу, и трюки поверх его головы просто не допускались. И мост был построен, забрезжила Смена Эпох. А начальники все охотились и охотились, не понимая, что происходит на самом деле.

— Неужели и Маня не был в курсе дела?

— Он ухватывал общую идею, но не понимал сути. Наивен и не в состоянии допустить, что начальство может вести свою игру. К тому же начальство всегда право.

— А как же Бритая Голова?

— Этот, конечно, подозревал. Но комплекс подозрительности жил в нем всегда и распространялся на всех. При таком охвате трудно добиться концентрации мысли. Ведь он и свои подозрения ставил под сомнение. Смерть Николая от твоей руки перевернула его мозги и совсем отвлекла от сюжета.

Вид у Алексашки был задумчивый, иногда в нем выпрямлялись какие-то пружины, и казалось, что он на меня набросится, но большей частью он походил на равнодушного ко всему робота, заведенного на одну мелодию.

Мои наблюдения прерывали запахи сыра, которым наглый малец зажирал вино. Алекс встал, что заставило и меня подняться с кресла.

— Выходит, что я снова государственный преступник, причем убийца Героя Нации, этакая Фанни Каплан в штанах, — сказано было не без иронии.

— В этом нет никакого сомнения, — сказал я с некоторой торжественностью, словно оглашая вердикт о расстреле.

— Но я выполнял приказ.

— Послушал бы ты послевоенные процессы эсэсовцев. Это обычная уловка фашистских преступников. Еще придумай что-нибудь о служении идее.

— На раннем этапе это было действительно так, — он сел, очевидно, слабо понимая, зачем вставал.

Душа моя зажглась ненавистью: он так ничего и не понял, он не изменился, и ничто не сделает его другим.

— Помнится, в свое время ты декламировал мне стишки какого-то одессита. Брызги летели у тебя изо рта, слюна капала на страницы. Тачанки, буденновки, пулемет системы Максима… потом какой-то бред о Робеспьере и французской революции, гимн санкюлотам. Я делал вид, что согласен с твоим песнопением, я нежно улыбался — это был естественный панцирь. Но в глазах у меня стоял мрачный рисунок англичанина Джеймса Гилрея «Ужин в семье санкюлотов после трудового дня». На столе освежеванная голова, очевидно, аристократа, один мерзавец выдрал мутный глаз и ожесточенно его жует, у другого в зубах кисть руки умерщвленной девицы, он обсасывает пальчики, грязные детишки возятся на полу, догрызая человеческие кости…

Алекс хлебнул виски, видно, ему стало противно. Наступила тяжелая пауза.

— Итак, остаток жизни придется провести в тюрьме. Или… можно получить и вышку… — молвил он.

— Что с тобой? Взбодрись, если хочешь, прочитай вслух своего одессита! Какая вышка?! Она отменена, ее не должно быть по всем законам гуманизма. Да и что, собственно, произошло? Каждая эпоха имеет свой почерк. Сен-Жюста считали героем эпохи, а теперь? Ленин работал на германский генштаб, а стал гением пролетариата. Предатель Мазепа ныне герой Украины.