«...И ад следовал за ним»

— Поскольку вы все нашли это таким увлекательным, я отменяю перерыв на воду в три часа, черт побери, и вам придется работать без отдыха до самого наступления темноты. А если кто-то захочет жаловаться, обращайтесь к белому парню. Ну а теперь все за работу!

— Всем вниз! — послышался крик.

Со стонами, вздохами и приглушенной руганью заключенные поднялись с земли и стали спускаться с насыпи.

Эрл вернулся к пню. Его окружили чернокожие осужденные, и работа возобновилась. В один момент кто-то налетел сзади на Эрла, и тот повалился на четвереньки. Эрл быстро встал, готовый к новой драке, однако вместо этого ему незаметно вложили что-то в руку. Опустив взгляд, Эрл увидел, что это недоеденная галета. Он запихнул ее в рот, перемолол зубами и ощутил наслаждение пищей.

Наконец с пнем было покончено, и бригада снова взялась за лопаты.

Девочка, стань моей, а я буду твоим,
Девочка, стань моей, а я буду твоим,
Каждый день я буду вкладывать доллар в твою руку,
В твою руку, клянусь господом, в твою руку.
Каждый день я буду вкладывать доллар в твою руку.

Это была бесконечная песнь про Рози. Про Рози, мечту, любовь, вдохновение. Именно Рози позволяла осужденным пережить монотонные часы непосильного труда, которые лишь как-то скрашивались какими-то происшествиями.

Один из заключенных убил лопатой змею.

Охранник ударил палкой бездельника, а может быть, заключенный вовсе и не бездельничал, а ему просто стало нехорошо.

Начальник участка выругал ленивого ниггера.

Люди работали, только и всего, без передышки, не убыстряя и не замедляя темп, повинуясь строгим порядкам и находя хоть какую-то отдушину в мыслях о Рози.

Когда она идет, она покачивает бедрами,
Когда она идет, она покачивает бедрами,
Разве этого недостаточно, чтобы свести с ума
заключенного?
Разве этого недостаточно, чтобы свести с ума
заключенного?

За то ее и любили, что она сводила с ума, ибо, думая о Рози, заключенные могли на время забыть о начальнике участка с палкой и пистолетом-пулеметом, о собаках, жаждущих вцепиться им в горло, о подхалиме Окуне, лизавшем охранникам задницу и носившем свое обособленное положение, словно корону. Они могли не думать о жаре, грязи, солнце, москитах; они могли не думать о завтрашнем дне и всех последующих днях, которые будут бесконечно приносить одно и то же.

Эрл дважды поскользнулся в скользкой грязи и один раз больно разбил колено о валун. Его распухшие руки горели от боли, и, взглянув на ладони, он увидел кровавые мозоли.

— Эй ты, белый парень, не отлынивай, копай, — крикнул ему начальник участка, — а на свои нежные ручки тебе смотреть незачем, потому что теперь они уже совсем не нежные!

— Белый парень, работай, — произнес за спиной у Эрла чей-то голос, — а то тебя изобьют до полусмерти, а заодно и нас, просто так, ради забавы.

Вняв совету, Эрл навалился на лопату и больше за целый день ни разу не остановился и не поднял взгляд; он полностью отдался ритму работы, стараясь начисто выбросить ее из головы, подобно окружающим его собратьям по несчастью.

Эрла поразило лишь одно: ближе к вечеру он поймал вдалеке отблеск лучей заходящего солнца в линзах бинокля. В самом начале войны так выдавали свое местонахождение японцы, и ответом на подобный краткий блик была длинная очередь из станкового пулемета 30-го калибра или минометный залп. Эрл понял: кто-то издалека наблюдает за ним в бинокль, терпеливо и профессионально.

Начальник участка выжал в этот день из заключенных все соки, как, впрочем, и во все остальные дни. С наступлением темноты всех отогнали назад в «обезьяний дом». Но и там их не ждали ни душ, ни уют. Заключенных раздели донага и прогнали под струями воды из шлангов, которые держали белые охранники, — это заменило душ. Затем пришлось надеть ту же самую грязную, пропитанную потом одежду. На ужин дали холодную овсянку, кофе, галету и бобы; все это навалили в оловянные миски на кухне. Заключенные быстро проглотили еду под пристальным надзором вооруженных охранников. Ели руками, усевшись на корточки во дворе, после чего все вернулись на кухню и бросили миски в котел с кипящей водой.

Потом заключенных загнали в «обезьяний дом». Картежники уселись за карты, словоохотливые продолжили бесконечные рассказы о злачных местах, где они когда-то веселились, а помешанные и больные забились в уголки, каждый в свой собственный маленький ад, где бормотали бессвязно себе под нос. Эрл задвинул свою койку в угол и заснул чутким сном.