И.А. Гончаров

Эти философические рассуждения отражали, видимо, не столько житейскую философию самого автора этюда, сколько настроения среды, в которой он находился. Правда, жизнь самого Гончарова тогда тоже складывалась «из двух различных половин». Отбыв часы «скучно-полезной службы» в департаменте, он уходил в «идеальную» сферу — к занятиям литературой и дружеской беседе среди любителей искусства. Гончаров, возможно, отдал известную дань эстетизму, романтическому презрению к прозе жизни, царившим в «артистическом гнезде» Майковых. Но в «Хорошо или дурно жить на свете» раскрывается уже ироническое отношение его к этим теориям. Тонко подсмеиваясь над людьми, склонными по всякому поводу до смешного трагизировать жизнь, он советует им отправиться в «замок фей», в институт благородных девиц, и там «избавиться от ига существования и скуки».

В начале сороковых годов Гончаров с друзьями часто посещал Екатерининский институт благородных девиц на набережной Фонтанки, где служила воспитательницей одна из Майковых. Эти посещения всегда вызывали у Гончарова насмешливое настроение.

Изъясняясь нарочито высокопарно, Гончаров подтрунивает в очерке над сентиментальным, ангельским воспитанием и «розовым существованием». Он не может поверить романтике всех этих мнимых очарований. Он слышит, как учат здесь и «правдоподобно лгать».

В числе посетителей этого «царства фей», убежища «от скучно-полезной жизни», автор очерка выделяет две фигуры. Одна из них — это «питомец дела и труда, более других изведавший горечь муравьиных хлопот и пчелиной суматохи, тщету и скуку человеческой жизни и мудрости», другая — романтически восторженный юноша: «он песнею приветствует светлую зарю своей жизни». Ироническое противопоставление этих фигур, их юмористическая обрисовка, пародийное употребление романтической фразеологии — все это воспринимается как первое, легкое видение будущих героев «Обыкновенной истории».

Шутливо-иронический тон ранних произведений Гончарова — не только литературная манера, но и одна из самых характерных черт его уменья мыслить вообще. Этот склад его ума живо обнаруживается в непринужденной обстановке, в кругу друзей.

Весьма излюбленным удовольствием на семейных вечерах Майковых была игра в вопросы и ответы. В этих турнирах остроумия всегда участвовал и Гончаров. Более того, он был, видимо, центральной фигурой. Чувствуется, что у спрашивающих имеется повышенный интерес к его мнению, что в нем видят знатока жизни и человеческих душ.

Кто-то спрашивал Гончарова: «Какая власть сильнее: рассудка или любви?» Иван Александрович экспромтом отвечал: «Рассудок никогда не руководствует всеми действиями человека, но любовь очень часто. Мы можем припомнить несколько человек, которые из любви делали глупости или злодеяния, но не вспомним ни одного, который бы силою рассудка уничтожил в себе любовь. Одно время и разлука от нее исцеляют. Люди так уж созданы!» Далее Гончарова спрашивали: «По вашему мнению: какой недостаток всех труднее исправить?» Следовал ответ: «Эгоизм и скупость. Эти два недостатка не только трудно, но невозможно исправить: они что старее, то сильнее».

На вопрос: «Согласились ли бы вы отказаться от всякого земного блаженства с уверенностью, что вы будете святым?» — следовал быстро ответ: «Я знаю блаженство, которое не лишит меня святости. Зачем же мне от него отказываться?» [70]

Эти, как и другие, ответы Гончарова рисуют его как человека тонкого и живого ума, одаренного иронией, юмором и некоторой долей разумного скепсиса, что все потом так ярко отразилось в произведениях его художнического пера и письмах.

* * *

Летом 1843 года все семейство Майковых выехало на год за границу. Вместе с ними отправился и В. А. Солоницын. Недавно были найдены его письма Гончарову, из которых видно, что после «Поджабрина» Гончаров приступил не к написанию «Обыкновенной истории», как считалось ранее, а к работе над романом «Старики». [71]

В письмах Солоницына Гончарову из-за границы (1843–1844) [72]содержатся настойчивые увещевания осуществить замысел этого романа. «Вам, почтеннейший Иван Александрович, — говорится в письме из Парижа от 29 ноября 1843 года, — грех перед богом и родом человеческим, что Вы, только по лености и неуместному сомнению в своих силах, не оканчиваете романа, который начали так блистательно. То, что Вы написали, обнаруживает прекрасный талант».