И.А. Гончаров

«Я был маленьким чиновником — «переводчиком» при министерстве внутренних дел, — вспоминал впоследствии Гончаров. — Работы было немного, и я для себя, без всяких целей, писал, сочинял, переводил, изучал поэтов и эстетиков. Особенно меня интересовал Винкельман. Но надо всем господствовал он (Пушкин.- A. Р.). И в моей скромной чиновничьей комнате, на полочке, на первом месте, стояли его сочинения… И вдруг пришли и сказали, что он убит, что его более нет… Это было в департаменте. Я вышел в коридор и горько-горько, не владея собою, отвернувшись к стенке и закрывая лицо руками, заплакал… Тоска ножом резала сердце, и слезы лились в то время, когда все еще не хотелось верить, что его уже нет, что Пушкина нет! Я не мог понять, чтобы тот, перед кем я склонял мысленно колени, лежал бездыханен. И я плакал горько и неутешно, как плачут по получении известия о смерти любимой женщины. Нет, это неверно — о смерти матери. Да! Матери…» [65]

* * *

Семья Майковых, где царил культ бескорыстного служения искусству, пришлась по душе молодому Гончарову. В эти годы он сам был охвачен жаждой писать и сочинять «без всякой видимой практической пользы» и охотно, по собственному признанию, участвовал с Майковыми «в домашних, так сказать, то-есть не публичных, занятиях литературой». В кружке Майковых выпускались рукописные художественные альманахи: «Подснежник», «Лунные ночи». В этих с большим художественным вкусом оформленных рукописных сборниках дебютировал первыми стихами и прозой Аполлон Майков, статьями на разные темы — Валерьян и Владимир Майковы. Помещала там свои сентиментально-романтические стихи и рассказы их мать, Евгения Петровна Майкова. Глава семейства Николай Аполлонович снабжал сборники превосходными иллюстрациями. В альманахах принимали участие и завсегдатаи салона и семейных вечеров у Майковых: B. А. Солоницын, забытый ныне поэт Ив. П. Бороздна, П. П. Свиньин, В. А. Алябьева, может быть, И. И. Панаев.

Культ отвлеченного романтизма, уход в «чистое искусство», эстетизм — вот что определяло эстетическую сущность этих альманахов.

Все это теоретически обосновывается в одном из альманахов следующим образом. Благородное имя человека имеет право носить тот, кто чувствует все прелести изящного. Изящное является единственным способом к «предузнанию наслаждений будущей жизни». Соответственно с этим художнику отводится особое место в обществе: он стоит выше всей реальной действительности — «не на земле», а «где-то там, высоко, где не душно от злоязычия людей, где мир так очаровательно прекрасен». «Тысячи гениев трубят победу небесного над земным». Но есть люди, которые топчут ногами эту «усладительную поэзию». Неправда, будто на земле «все в гармонии с душой». Истинная, идея жизни — «в мечтании». [66]

Большинство произведений, составлявших альманахи, проникнуто тончайшей идеалистической романтикой, сентиментальностью.

Разочарованный душою,
Мне жизнь — коварный сердца бред, —

пишет неизвестный поэт. Показательно, что одним из постоянных участников альманахов был поэт В. Г. Бенедиктов — типичнейший представитель безыдейной ходульно-романтической поэзии.

Но среди участников альманахов были и люди других эстетических вкусов и понятий. Их перу принадлежат повести и очерки с реалистическими элементами бытописания и юмором, анекдоты, сказки, пословицы и т. д.

В чем же выражалось участие Гончарова в этих «домашних», «не публичных» занятиях литературой в доме Майковых? Это не только его повести: «Лихая болесть» («Подснежник», 1838), «Счастливая ошибка» («Лунные ночи», 1839). В «Подснежник» за 1835–1836 годы Гончаров поместил четыре своих стихотворения: «Отрывок из письма к другу», «Тоска и радость», «Романс», «Утраченный покой».

В одной из своих статей Белинский заметил, что двадцатые годы — «это ультра-романтическое и ультрастихотворное время». Но то же самое можно сказать и о тридцатых годах. Увлечение стихотворством в то время приняло среди молодежи почти повальный характер. «Писание стихов тогда, — по замечанию Гончарова, — было дипломом на интеллигенцию». Известную дань этому увлечению отдал и молодой Гончаров.

И по своей главной теме (утраченная любовь), и по образу героя («страдалец с пасмурным челом»), и по фразеологии («волшебный миг любви», «пламенная страсть», «коварное молчание», «демон злой», «дико воющая пучина») стихи Гончарова вполне традиционны для условно-романтической поэзии тридцатых годов. Сказалась известная зависимость его художественных вкусов от эстетической атмосферы в кругу Майковых.