И.А. Гончаров

Следовательно, если иметь в виду сороковые-пятидесятые годы, гончаровская теория типа как раз отвечала задачам текущей жизни. Но в шестидесятых-семидесятых годах, когда новые, революционно-демократические идеи и стремления двинули развитие русского искусства и культуры намного вперед и когда самые передовые художники стали стремиться изображать жизнь и человека не только такими, какими они есть в данный момент, но и какими они становятся и станут в будущем, — в те годы, в ту пору точка зрения Гончарова на тип и типичность стала уже ограниченной, что, однако, не позволяет ее характеризовать вообще как консервативную. На определенном историческом этапе гончаровское понимание типа и типизации в искусстве было плодотворным и закономерным. Вот почему не следует отказываться от этих положений в эстетике Гончарова. Марксистско-ленинская эстетика вовсе но отрицает, что художники должны изображать устоявшуюся, укоренившуюся жизнь.

* * *

Искусство Гончаров определяет как «воспроизведение жизни». Наблюдаемая художником правда действительности, по мнению Гончарова, сперва отражается в его фантазии, а затем он переносит эти отражения в свое произведение. Это, говорит Гончаров, и есть «художественная правда». Процесс художественного творчества, в понимании Гончарова, в том и состоит, что «художник пишет не прямо с природы и жизни, а создает правдоподобия их, т. е. образы». На основании этого Гончаров приходит к выводу, что «художественная правда и правда действительности — не одно и то же». В письме к Достоевскому от 14 февраля 1874 года эта мысль конкретизируется следующим образом: «Вы знаете, — пишет он, — как большею частью в действительности мало бывает художественной правды — и как… значение творчества именно тем и выражается, что ему приходится выделять из натуры те или другие черты и признаки, чтобы создавать правдоподобие, то есть добиваться своей художественной истины». Это суждение об отборе художником материала действительности в общей форме верно и указывает на то, что Гончаров был против натуралистического понимания правды в искусстве. Он требовал и добивался «типичной правды».

Верны мысли Гончарова о соотношении в искусстве тенденции, (идеи) и образа. «В искусстве, — писал он в «Необыкновенной истории», — только образ и высказывает идею, и притом так, как словами и умом… рассказать нигде нельзя. Выйдут не образы, а силуэты». В том же случае, указывает Гончаров, когда идея, тенденция слишком «выступают» в образе, — это ослабляет искусство. Примечательно, что слабость образа Волохова, а также Штольца и Тушина он объяснял, между прочим, тем, что тенденция в этих образах часто выступает сама по себе.

Писатель указывал, что и образ Обломова немного «тронулся», когда Обломов сам заговорил о себе в романе.

Безусловно верна мысль Гончарова о том, что «ум в искусстве есть уменье создать образ».

Правда, иногда художественный процесс представлялся Гончарову как «необъяснимый процесс», бессознательный.

Конечно, все подлинно творческое в искусстве — неожиданно для самого художника, кажется ему неожиданным. Об этом, собственно, и хотел сказать, видимо, Гончаров, когда говорил: «Хорошо, что не ведаю, что творю». Тезис о «бессознательности» творчества — тезис, бесспорно, ошибочный, идеалистический — Гончаров сам же неоднократно опровергал. Беда Райского в «Обрыве», судя по тому, что говорил о нем романист, как раз и состояла в этом преклонении перед бессознательностью творчества, в эстетском отношении к жизни. Райский, чтобы творить, стремился «ослепнуть умом», не хотел «осмысливать и освещать основы жизни», только «ощущать жизнь, а не смотреть в нее», а уж если смотреть, то только для того, чтобы «срисовать сюжеты», факты, не дотрагиваясь до них разъедающим, как уксус, анализом. «Мое дело — формы, мое дело только видеть красоту», — говорит Райский.

О том, какую громадную роль играет ум, сознательность в искусстве, показано Гончаровым в «Лучше поздно, чем никогда». «Не понадобится быть самому автором, — писал он, — чтобы рассудить и решить о том невидимом, но громадном труде, какого требует построение целого здания романа! Одной архитектоники, т. е. постройки здания, довольно, чтобы поглотить всю умственную деятельность: соображать, обдумывать участие лиц в главной задаче, отношение их друг к другу, постановку и ход событий, роль лиц с неусыпным контролем и критикой, относительно верности или неверности, недостатков, излишеств и т. д.».

* * *

Особенно важное место в литературно-критических статьях Гончарова отведено проблеме литературного героя.

По существу, именно этому вопросу посвящена целиком статья Гончарова «Мильон терзаний».

В статье дан превосходный анализ бессмертного произведения Грибоедова. С большой силой убеждения и страстностью Гончаров высказал в статье свое отрицательное отношение к феодально-крепостническому укладу жизни, его нравам, свою веру в прогресс и необходимость появления людей, подобных Чацкому, во всяком обществе, где идет борьба нового со старым («Чацкий неизбежен при каждой смене одного века другим»).