Homo Navicus, человек флота

— Хелло, рашен!

— Товарищ комбриг, Вы слышали — х…ево покрашен — возмутился старпом. — Перед походом красились.

Комбрига больше возмутила голливудская улыбка — у него от большинства зубов, благодаря отечественной стоматологии и лодочной пище, остались гнилые корешки.

— Боевая тревога! Торпедная атака! — взревел комбриг.

Командир фрегата понял все кожей, а не ушами, изменился в лице и фрегат, по его команде, бросился наутек.

— Обосрался, супостат, — констатировал, почесываясь, комбриг, и спустился в центральный.

И вот сегодня, эта живая легенда просила помощи у него — старлея Соловьева!

— У меня … есть, — прошелестел Соловьев враз пересохшим от такой удачи языком.

— Сколько? — вступил начпо.

— Две банки — доложил Соловьев, и, после паузы, добавил: — Трехлитровых

— Неси! Бегом!

И он побежал.

Надо сказать, что поселок был невелик — пять домов да три казармы. Женатый народ жил у нас в домах, а неженатый — в «чудильнике».

Так называлось офицерское общежитие, где коротали ночи молодые лейтенанты и мичмана. Много чудес видели его стены. Иногда лейтенанты на пару ублажали жену какого-нибудь командира БЧ, находившегося в море. Иногда этот же командир сначала бегал с кортиком за этими лейтенантами по трем этажам, а потом пил с ними «мировую», кляня женское непостоянство и всю их подлую природу. Гарнизон был дружный, почти все общее.

Иногда здесь пытались убить призового поросенка, но не ножом — подводники люди сентиментальные и не живодеры, — а с помощью взрывчатки или стрельбы из табельного пистолета. Как правило, животное не страдало, и, с визгом выпрыгнув в окно или дверь, возвращалось на родное подсобное хозяйство. Дырки от пуль в стенах, копоть от взрыва ликвидировала стройбригада береговой базы, попутно вставляя выбитые стекла. Раны лечили медики, не сообщая об этом в гарнизонный госпиталь. Клятва Гиппократа, сами понимаете, не противоречит круговой гарнизонной поруке.

Кстати, кроме свиней на подсобном хозяйстве были и коровы. Семьи с малолетними детьми получали молоко даже в пургу, когда к нам не ходил транспорт «Авача» с продовольствием, и в магазине не было ничего, кроме кукурузного крахмала.

Стадо в пятнадцать голов водил по поселку огромный племенной бык Васька.

Коровы повсюду оставляли круглые лепешки, и мат в них вступивших довольно часто звучал на улицах поселка. Некоторые подводники возвращались домой «на автомате». Это когда голова уже не соображает ничего от огромного количества употребленного спиртного, а ноги идут в нужном направлении. Лепешки играли подлую и коварную роль противопехотных мин. Правда ноги и руки оставались целы, однако и так неважное равновесие убивалось наповал. Для человека, который в этот момент был не гомо сапиенсом, а гомо автоматикусом, так как мозг в процессе ходьбы не участвовал, это было равносильно контрольному выстрелу в голову. Раздавалось мощное, а иногда и дохлое восклицание «Хе!ккк…», звук падения «тяжелого тупого предмета», как пишут в милицейских протоколах, и всякое движение прекращалось.

Упавшие в лепешку лицом, как правило, не матерились, а по-детски мирно засыпали в теплом. Страдали, правда, те, кому приходилось доставлять тела домой, и жены, эти тела обмывающие. Хуже всех, конечно, было их соседям по комнате в «чудильнике». Здесь тело, пришедшее в себя, только утром смывало заскорузлый навоз с физиономии. А в комнате так воняло хлевом, что хотелось замычать самому.

Соловьев вбежал в подъезд, пулей метнулся на второй этаж, схватил по банке икры в каждую руку и скатился по лестнице. Дверь подъезда, даже при сильном нажатии плечом, не открывалась.

Соловьев приналег покрепче, упираясь ногой в косяк изо всех сил, и протиснулся в щель.

На крыльце стояла корова, увлеченно удобряя бетон прямо под козырьком подъезда. Ее глаза были задумчивы и грустны. Соловьев ухватил банки покрепче и совершил роковую ошибку. ОН С РАЗМАХА, ИЗО ВСЕЙ СИЛЫ, НАПОДДАЛ НОГОЙ ПО ТОЩЕМУ КОРОВЬЕМУ ЗАДУ!

Корова, жалобно мукнув, соскочила с крыльца. Но это «МУ» было не жалобой боли, а вскриком оскорбленной самки. Соловьев понял это, когда огромная туша Васьки с разгона пригвоздила его к двери. Слава Богу, старлей был поджар и застрял МЕЖДУ рогами.

Бык разошелся не на шутку. Он яростно старался поддеть обидчика кончиком рогов, но Соловьев был начеку и вертелся, как уж.

Далее события развивались стремительно. Васька, не достав врага, мотнул головой снизу вверх, и располосовал штанину Соловьева по шву снизу до самого паха, трепетно остановившись в полутора миллиметрах от мошонки. Пожалел, видимо, неразумного.

Соловьев, почувствовав боль и теплую струйку крови, побежавшую по ноге, тоненько завизжал и разбил на голове у быка банку икры. Пока бык, тряся башкой, избавлялся от соленой жижи, попавшей в глаза, старлей, нырнув под рога, бросился бежать. Он бежал очень быстро, продолжая визжать (тоненько), прижав к груди ПОСЛЕДНЮЮ БАНКУ ИКРЫ В БРИГАДЕ и оставляя за собой икорный след. Васька бежал по этому следу как собака-ищейка, опустив голову, раздувая ноздри и издавая страшный рев.