Hi-Fi

Она идет поблагодарить Ивонн, и та, по-куриному склонив голову набок, смотрит на меня грустным взглядом; мать явно рассказывает ей про Лору, чтобы как-то объяснить мою неучтивость. А мне все равно. Быть может, Ивонн пригласит меня на следующую дегустацию.

Мы приходим домой и смотрим конец «Женевьевы».

Отец появляется где-то через час. Он изрядно накидался.

– Собирайтесь, мы все идем в кинотеатр, – говорит он.

Это уже чересчур.

– Пап, ты же не одобряешь, когда ходят в кинотеатр.

– Я не одобряю той бездарщины, которую ходишь смотреть ты. Но я одобряю интересные качественные картины. Отечественные картины.

– И что сегодня в кинотеатре? – спрашивает мать.

– «Хоуардс-Энд». Это продолжение «Комнаты с видом».[58]

– О, как мило, – одобряет мать. – А из соседей кто-нибудь идет?

– Только Ивонн и Брайан. Давайте поторапливайтесь. Начало через полчаса.

– Я лучше поеду, – говорю я.

За все это время я обменялся с родителями едва ли парой слов.

– Никуда ты не поедешь, – возражает отец. – Ты пойдешь с нами. За билет я заплачу.

– Пап, дело не в деньгах. – Дело в том, что я терпеть не могу продукцию Мёрчанта с Айвори.[59] – Просто пора. Мне завтра на работу.

– Да что ты в самом деле, сынок. В одиннадцать будешь у себя дома в постели. А в кино ты отдохнешь. Встряхнешься. Отвлечешься от мыслей про все эти дела.

Это первое упоминание о делах, от мыслей про которые мне не мешало бы отвлечься.

И он все же оказывается не прав. Когда тебе тридцать пять, поход в кино с папой, мамой и их безумными приятелями вовсе не отвлекает от мыслей про все эти дела, обнаруживаю я, а, наоборот, заставляет еще больше на них сосредоточиться. Мы стоим, ждем Ивонн и Брайана, тоннами скупающих в буфете орешки и леденцы, и тут со мной случается нечто ужасное, душераздирающее и леденящее кровь: мне одобрительно улыбается самый жалкий на свете мужчина. У Самого Жалкого На Свете Мужчины громоздкие очки, как у Денниса Тейлора,[60] и заячьи передние зубы; на нем грязная желтоватая куртка с капюшоном и вытертые на коленках коричневые вельветовые брюки; его тоже привели смотреть «Хоуардс-Энд» родители, хотя ему и под тридцать. И он улыбается мне своей ужасной улыбочкой, потому что видит во мне родственную душу. Я настолько ошарашен, что мне уже не до Эммы Томпсон, не до Ванессы и не до остальных, а к тому времени, когда я наконец беру себя в руки, действие фильма заходит уже слишком далеко, чтобы я мог разобраться в происходящем на экране. Под самый финал кому-то на голову обрушивается книжный шкаф.

Не побоюсь сказать, что улыбка Самого Жалкого На Свете Мужчины попала в пятерку наиболее уничижительных оценок, полученных мной за всю мою жизнь, – остальные четыре я сейчас не припомню. Знаю, да, я не так жалок, как Самый Жалкий На Свете Мужчина. (Разве он провел накануне ночь в постели американской певицы? Очень сильно в этом сомневаюсь.) Все дело в том, что разница между нами не бросается ему в глаза, и я понимаю почему. Если как следует разобраться, главный источник привлекательности противоположного пола для всех нас, старых и юных, мужчин и женщин, заключается в том, что нам нужен рядом кто-то, кто избавил бы нас от сочувственных взглядов в воскресном фойе кинотеатра, кто удержал бы от падения в преисподнюю, в которой безнадежно холостые и незамужние живут вместе со своими родителями. Этого больше не повторится. Да лучше я всю жизнь просижу у себя в норе, чем еще раз удостоюсь подобного рода внимания.

12

В магазине я вспоминаю о Мэри, о Самом Жалком На Свете Мужчине и по настоянию Барри составляю пятерку своих самых любимых эпизодов сериала «Будем здоровы!»: 1) когда Клиффу попадается картофелина, похожая на Ричарда Никсона; 2) когда Джон Клиз устраивает Сэму и Дайане сеанс психотерапии; 3) когда все думают, что сережки у Ребекки спер начальник американского генерального штаба, – его играет настоящий адмирал; 4) когда Сэм становится спортивным телекомментатором; 5) когда Вуди поет дурацкую песенку про Келли. (Барри говорит, что с четвертым я ошибся, что у меня отсутствует чувство юмора и что он попросит Четвертый канал впредь по пятницам с половины десятого до десяти подпускать шумов на мой телевизор, поскольку я проявил себя недостойным зрителем, неспособным оценить весь кайф зрелища.) Но о том, что сказала мне Лора в субботу вечером, я не вспоминаю до самой среды, когда, придя домой, обнаруживаю на автоответчике ее сообщение. Само по себе сообщение так, ничего особого: она просит экземпляр какого-то давнишнего счета, но звук ее голоса наводит меня на мысль, что кое-что из нашего с ней разговора должно было бы меня огорчить, но не огорчило.