He первая атака

Тогда, превращая день в ночь, а ночь в день, целую неделю потрясал землю и реку огненный смерч.

Винтовочные и автоматные очереди тонули в пулеметной пальбе, а непрерывный лай фашистских пулеметов захлебывался в вое артиллерийской канонады.

И так день и ночь, ночь и день.

Всю неделю.

Целую бесконечную неделю.

Реку располосовывали трассы пулеметов, кромсали мины и снаряды.

На землю страшно было смотреть. Вся изъязвленная воронками, запыленная, обожженная, растерзанная, она стонала, но, как родная мать, щедро давала приют бойцам.

И когда гитлеровцы бросались на восточный, казавшийся им мертвым берег, он оживал, чтобы смертью ответить врагу за смерть наших солдат, за муки земли.

И снова бушевал огонь и металл. Потом на какое-то время берег затихал.

Так было до тех пор, пока немцы не выдохлись и не решили переключиться на укрепление «своего» западного берега. Вершины и склоны меловых гор, круто обрывающихся к реке, быстро обросли огневыми точками, как деревья птичьими гнездами.

И если раньше под огнем Сергей Деревянкин брал «интервью» у солдат в окопах, то теперь он и подавно почти не разлучался со своими фронтовыми побратимами, особенно с Чолпонбаем.

Пока немцы в предчувствии ответного удара укрепляли «свой» берег, наши накопили достаточно сил для броска через Дон. И на острие клинка, который должен был первым вонзиться в правый вражеский узел обороны, на самом острие, здесь, южнее Воронежа, в районе сел Урыв и Селявное оказался 636-й стрелковый полк. А в нем — девятая рота. И именно ей предстояло начать.

В девятой роте и служил Чолпонбай Тулебердиев.

Как-то в один из дней, незадолго до атаки, кто-то из бойцов, глядя на противоположный берег, вздохнул: «Сильны волки! Ох и сильны!»

Чолпонбай, не раз певший друзьям в часы затишья киргизские песни, на этот раз завел такой разговор:

— Вот мне политрук Деревянкин дал как-то русские народные сказки почитать. Это очень душу успокаивает.

— Чолпонбай, да и нам он дает, приносит и газеты и книги. Не новость это.

— А я не о новости, а о старом хочу сказать. Слово знаешь маленькое, как муравей, но и муравей гору сворачивает. Вот слушайте киргизскую сказку.

— Чересчур издалека ты начал, Чолпонбай.

— Я расскажу, а вы не ищите грань у яйца — не придирайтесь к мелочам, если я что не так передам. Дело не в форме. Мысль — вот главное.

— Ну давай, давай! — И все в траншее притихли.

— Вот ты сказал, что они волки. — И рука Чолпонбая коротким рывком указала на правый берег. — Правильно, волки. Так слушай. Пришел однажды фазан к замерзшей реке напиться. Нашел прорубь. Начал пить, а крылья ко льду примерзли.

«Какой лед сильный!» — крикнул фазан.

А лед отвечает:

«Дождь сильнее: когда он приходит — я таю».

А дождь ему:

«Земля сильнее: она меня всасывает».

Тут земля вступила в спор:

«Лес сильнее: он защищает меня от зноя и помогает сохранять влагу, корнями мою силу пьет».

Лес не согласился:

«Огонь сильнее: как пройдется пламенем, так от меня одни головешки останутся».

Услышал огонь эти слова и говорит:

«Ветер сильнее: он меня может погасить».

Ветер вздохнул:

«Я и лед могу гнать по реке, и песок тучей нести, и деревья с корнями выворачивать, и пожар погашу, а вот с маленькой травинкой мне не справиться. Травка против урагана устоит. Ей хоть бы что! Она сильней!»

Трава только головкой покачала:

«Вот придет баран и съест меня. Баран всех сильней».

А баран с горя чуть рога в землю не воткнул:

«Смеетесь надо мной: волк покажется — и нет меня. Вот видите, волк, волк всех сильней».

Тут вылез из своей берлоги серый волчище и только хвостом махнул:

«Есть, есть сила посильней моей: она и фазана поймает, и лед растопит, и дождя не боится, и землю переиначит, и лес, захочет — срубит, захочет — посадит, и огонь, захочет — разожжет, захочет — погасит, и ветер себе подчиняет, и травку скосит, и шашлык из баранины сделает, и с меня, волка, шкуру сдерет. Это сила — человек. Выходит, человек всех сильней».

Бойцы сворачивали козьи ножки, собираясь закуривать и ожидая, к чему же клонит рассказчик. А его умные, в этот миг чуть лукавые глаза заблестели еще ярче. Он чуть помедлил и снова коротким рывком указал на совсем уже потемневший вражеский берег:

— Вот там волки, а мы люди, и мы — сильнее их. Сильней, потому что они, звери, чужое терзают, а мы, люди, мы свое защищаем. Вон слышали, как палят из дзота? Беспокоятся, боятся. Нужда их заставляет через голову кувыркаться. Страх им житья не дает. Страх за награбленное и загубленное.

Зашуршали шаги, и в окоп спрыгнул политрук Деревянкин, поздоровался, улыбнулся.

— Ну, здесь надежные люди! — окинул он взглядом бойцов, каждого из которых знал в лицо, по имени и по тому горестному тяжкому пути, который прошли вместе. — Надежнее нет таких людей.

— Да, пролетевший ветер лучше ненадежного человека, — ответил за всех Чолпонбай, принимая из рук политрука свежий номер «дивизионки».