Гвоздь в башке

Борьба эта продолжалась весьма недолго, поскольку в нее незамедлительно вмешались посторонние лица.

— Слово и дело государево! — завопил какой-то ряженый мужиком ферт (хоть бы лаковые сапожки онучами прикрыл). — Вяжите, люди православные, злодея!

Вот тут— то Семен Зозуля и показал свою подлую сущность. Помощи я от него, знамо дело, не ожидал, но зачем же ружейным прикладом прямо в уста бить? Чай, они у меня не казенные. Как я после такого с барышнями целоваться буду?

Ни лука, ни стрелы в моих руках уже не было, зато удалось выхватить из-за голенища стилет. Первым получил свое иуда Зозуля. Клинок, венецианскими мастерами откованный, вошел в его грудь, как в ком теста.

Налетевший со всех сторон сброд рвал меня в клочья, как борзые — волка, и давно, наверное, прикончил бы, да фискал из тайной канцелярии беспрестанно вопил:

— Живьем его брать! Только живьем!

Из одежды на мне остались одни портки, пара сапог да гайтан с нательным крестом, но и супротивникам моим немало досталось — у кого нос короче стал, у кого глаз вытек, у кого в дополнение к натуральному рту еще и другой появился, пошире.

Трудно было ухватить меня такого — полуголого, верткого, взмокшего от пота и крови.

Напоследок полоснув голосистого фискала стилетом по роже, я угрем выскользнул из свалки и рванулся вслед за удалявшимся калмыцким возком.

Эх, поверну его сейчас, погоню супротив движения, напутаю быков и верблюдов, устрою великий переполох и вырвусь на волю вместе с пригожей калмычкой. Не стал князем при дворе, стану ханом в степи.

И тут на моем пути возник, словно бы из метельной круговерти родившись, тот самый усатый заговорщик, у которого под шубой таилась кираса.

Не с добром он меня подстерег, а со злым умыслом, иначе зачем бы имел при себе тяжелый турецкий пистолет, от которого, почитай, любая рана смертельная. Для этих вельмож цена моей жизни — грош без копейки. Им собственную шкуру надо спасать.

Уворачиваться было поздно — черная дырка пистолетного ствола подмигивала мне, как глаз циклопа.

Выстрела я не услышал, зато увесистый щелчок по лобешнику ощутил. Вот и пришел твой бесславный конец, гвардии сержант Лодырев…

Тогда, возможно, удастся умереть и мне, Олегу Наметкину. Заодно, так сказать. Ведь мрак, застлавший мои глаза после предательского выстрела, вполне соответствует определению «могильный».

Прощайте, люди…

А фигушки не хотели? Жив я. Оказывается, что через пропасть в триста лет никакая пуля не достанет, даже выпущенная в упор. Опять неудача.

Жив— то я жив, но, когда свинцовый шарик размером с лесной орех на сверхзвуковой скорости щелкает тебе по лбу, память об этом событии остается надолго. Мне, например, чтобы окончательно очухаться, понадобилось минуты две.

Профессор Котяра уже караулил мое пробуждение, это я осознал прежде всего. Ну как же без него обойдешься!

Присутствовал в палате и еще какой-то тип, но мне пока было не до него.

Затем я с удивлением убедился, что вся окружавшая меня обстановка резко переменилась. Окно было уже не позади меня, как прежде, а слева (скромные зеленые занавесочки не могли скрыть расходящиеся веером прутья решетки).

Прежняя кровать, слышавшая и мои рыдания, и мой зубовный скрежет, уступила место другой — столь мягкой, что казалось, будто бы я не на матрасе лежу, а расслабляюсь в бассейне. Что касается всяких хитрых приборов, то здесь их было не меньше, чем в кабине реактивного самолета.

Вот оно, значит, как. Пока я, поминутно рискуя жизнью, интриговал против иноземцев, захвативших российский трон, меня из родного нейрохирургического отделения столь же родной десятой больницы перевели в дурдом, стыдливо именуемый психиатрической клиникой.

Нет, нравы человеческие за последние три века определенно не смягчились. Гражданские права в загоне, зато процветают закулисные козни. Ничего, вот приснится мне генсек ООН или папа римский, стукану я на вас, профессор Котяра!

Неизвестный мне тип сдержанно кашлянул в кулак. Наверное, напоминал о своем присутствии. Взаимное молчание действительно несколько затягивалось.

— Давно я здесь? — полагаю, что в моем положении такой вопрос звучал вполне уместно.

— Где — здесь? — Котяра сделал многозначительные глаза. — В клинике?

— Естественно. А вы что имеете в виду?

— В клинике вы находитесь около часа. Были доставлены сюда в состоянии глубокого ступора. А в эту реальность возвратились около пяти минут назад… Далеко нынче занесло? — последний вопрос был задан доверительным, можно даже сказать, интимным тоном.

— Ох, не напоминайте даже! — я отмахнулся здоровой рукой.

— Опять на крыльях суицида?

— Опять, — вынужден был сознаться я. — Других-то крыльев все равно не имею.

— Предупреждаю в последний раз, что подобная самодеятельность до добра не доведет, — глаза-щелочки превратились в глаза-буравчики. — Отныне вы обязаны согласовывать со мной каждый… э-э-э… факт ухода в иную реальность.

Недолго думая, я возразил:

— Профессор, представьте на секундочку, что вы не психиатр, а проктолог. Стали бы вы тогда требовать от пациентов, чтобы они согласовывали с вами каждый… э-э-э… факт дефекации?