Гвоздь программы

Она вздрогнула. Он удивленно посмотрел на нее. Татьяна провела по волосам рукой, пытаясь скрыть волнение. Губы ее повторили беззвучно «Шлендорф… Не может быть».

– Вы слышали эту фамилию?

Андрей подался вперед, рассчитывая на ее откровенность. Но она как-то немного испуганно посмотрела на него и, облизав пересохшие губы, покачала головой.

– Нет, я просто немного потрясена. Рассказанное вами настолько удивительно, что никак не укладывается в моей голове. Шлендорф… Кто это?

Он внимательно смотрел на нее, прекрасно понимая, что она лжет и уже слышала эту фамилию. Именно поэтому она так испугалась – но чего? Не безобидного же старикана, который к тому же уже умер?

– Помощник отца Антонины Ивановны, – пояснил Андрей. – Он умер.

– О, какая жалость.

– Он был очень стар, до ста лет ему не хватало всего одного года… Так что, мне кажется, смерть была для него избавлением. Хотя, по рассказам очевидца, он неплохо выглядел и держался молодцом.

– И что… у него не было родственников?

Андрею показалось, что Татьяна задала этот вопрос не из праздного любопытства. Она слишком нервничала, сжав руки так сильно, что забыла о производимом впечатлении.

«Стоп, Андрей. Почему женщина, главным условием существования которой является успех, сейчас начисто забывает о производимом эффекте? Что ее так напугало?»

– Нет, – ответил он, не сводя с нее взгляда. – Он был совершенно одинок. Почему вы так испугались?

– Я? – почти вскрикнула она. – Вам показалось. Все нормально. Значит, наследство… А как вы думаете, мой сын… Он имеет право на часть этого наследства?

* * *

Чашечка кофе с утра способна поднять и мертвого. Таково было мое убеждение, а если к чашечке кофе прибавить хорошенький блюз, то можно смело рассчитывать на жизненный успех…

Ура, мой старенький преподаватель был сегодня дома, и я спешила к нему, поэтому блюз я дослушала только до половины. Чашечка же кофе выпилась стоя, при этом я понаблюдала жизнь голубей на соседней крыше и поняла, что голуби очень симпатичные и спокойные существа – с утра они мирно расхаживают взад-вперед, совершенно игнорируя всяческую суетность нашей с вами жизни. Просто Соломоны какие-то, а не птицы!

Однако пора было лететь стремглав в старенький дом на набережной, где в коммуналке доживал свой век мой Юрий Аристархович.

Я выбежала из подъезда и сразу натолкнулась на своего друга Пенса, болтающегося возле своей «Судзуки».

– Привет, – бросила я на ходу. – Простите, сэр, что не могу приостановить свое движение для приятной беседы с вами, но – увы! Жизненные обстоятельства вынуждают меня двигаться в бешеном темпе…

– Встретимся вечером, – коротко кивнул мой все понимающий друг.

Я внедрилась в переполненный автобус и наконец-то позволила себе подумать. Например, почему Шлендорф так поздно решил облагодетельствовать Антонину Баринову? Ну, это более-менее понятно… Он все-таки составил свое состояние – фу, какая ж фраза дурацкая! – благодаря Антонининым камешкам. Но на тот свет все это не утащишь, поэтому он решил совершить акт благородства, ничего ему не стоящий.

Не нравился он мне. Что-то было здесь не так. А что?

Даже мелькнула мысль, что он хотел кому-то насолить.

И почему старушка так скоропостижно попала под «мерина», стоило только ей стать «наследницей»? Или я, как всегда, по словам Ларикова, будоражу свои нервы разгулявшимся воображением?

Автобус двигался медленно. Мы то и дело попадали в пробку, и я уж начинала нервничать.

Времени у меня было не очень много, и зачем столько машин, если передвижение по городу превращается в какой-то сумасшедший катаклизм? Лучше бы все ездили автобусами, тогда было бы куда легче!

Наконец мы все-таки вырулили на центральную улицу, по которой довольно быстро домчались до Набережной.

Дом, в котором жил Юрий Аристархович, находился в самом ее конце, и там делали ремонт. Поэтому, когда я подошла к подъезду, меня обдало облаком пыли и я чихнула. Подняв глаза, я увидела растерянную физиономию, молвившую:

– О, простите…

– Бывает и хуже. Например, когда на тебя падает кирпич, – философски заметила я.

Он фыркнул.

– Как же – я испачкал такую хорошенькую девушку!

Я решила, что, несмотря на обаяние этой личности с ярко-голубыми глазами, у меня нет времени на счастье, и, напустив на себя вид несокрушимой добродетели, шагнула в подъезд.

* * *

Володя только что продал очередную кассету. Неожиданно в толпе мелькнуло знакомое лицо.

Он напрягся, пытаясь понять, почему ему вдруг стало так противно. Возникло какое-то неприятное ощущение. Где он мог видеть этого лощеного типчика, рассматривающего газеты у Люськиной стойки?

Из соседнего ларька выполз мучающийся похмельем Леха, и Володя обрадовался:

– Леха, подежурь у моего лотка!

– Десятка на пиво, – меланхолично согласился Леха.

Володя сейчас был согласен на все. Поэтому кивнул и бросился к Люськиной газетно-журнальной выставке.

Типчика там уже не было. Он двигался вдоль прилавков, к скверу, и Володя побежал за ним.

«Ну зачем тебе это нужно? Ты даже не можешь вспомнить, кто это, – только одни ощущения… Что ты задумал?»