Гвардеец

— Как же так, Михайла Кузьмич? Не впервой же колодника расспрашиваешь! — укорил генерал.

— Виноват, Андрей Иванович. Я ж не знал, что он такой пугливый окажется. И сделать-то ничего не сделали, — стал оправдываться чиновник.

— По совести плетей бы тебе надо всыпать, Михайла Кузьмич, да жалованья на треть лишить. Ступай, скажу опосля, как с тобой быть.

Чиновник перекрестился на Андрея Ивановича как на икону и убежал.

Ушаков привел меня в знакомый кабинет, поежился.

— Холодно что-то тут, — пробурчал он и вызвал кого-то из караульных солдат, велев затопить печь.

— Не судьба нам видать, фон Гофен, всю правду узнать. Я на управляющего надеялся, что он больше всех ведает, да вот незадача: умер, окаянный, ничего путного не сказав.

— А лакеи Потоцкого?

— Что лакеи, — махнул рукой Ушаков. — Людишки темные, никчемные. Уж мы их и так и эдак, все перепробовали, а толку никакого. Куда барин уехал не знают, откуда пятаки везли, через какие таможни сказать не могут, они обоз здесь, в России, встречали. Морока одна с ними.

— А пятаки эти фальшивые еще, где всплывали? — спросил я.

— Нет вроде. Все, что Потоцкий привез, мы перехватили, на пути фальшивками он не расплачивался, чтоб не проследили, наверное. Вовремя ты приступ свой затеял, фон Гофен. Протяни немного, по всей России денежки б разбрелись. А так все до монетки в одно место под замком собраны. У меня канцеляристы употели их пересчитывая. А чтобы к пальцам ничего не прилипло, солдаты потом каждого обыскивали.

— Получается, что шляхтичи беглые залегли на дно и прячутся от лишних глаз.

— Выходит что так. Может, в Москве время выжидают, может, под Петербургом где. Не нашли мы их, хоть и старались, — вздохнул Ушаков.

— А за границу не могли удрать?

— Паспорта у них не выправлены, так что далеко им не убечь. Споймаем рано или поздно, — уверенно произнес генерал. — Я, грешным делом, думал, мои до нашего приезда управятся. А оно вон как обернулось с управляющим. Ну да все что ни делается, к лучшему, — философски заключил Ушаков. — Езжай к себе, фон Гофен. Сегодня ты мне без надобности.

Я распростился с генералом и весьма довольный тем, что вторая половина дня оказалась совершенно свободной, отправился домой, но по пути остановился, вспомнив об одном важном деле. Моя старая шпага до сих пор оставалась невыкупленной у Пандульфи. И хоть по большому счету она была мне без надобности, частица души, принадлежавшая истинному хозяину тела, настоятельно требовала сходить к ростовщику и забрать родовое оружие фон Гофенов.

Пандульфи обрадовался моему визиту, угостил крепким кофе и велел слуге принести шпагу.

— Вижу, вы делаете успехи, молодой человек, — сказал итальянец, рассматривая меня большими, как лупа глазами. — Мундир сержанта лейб-гвардии весьма вам к лицу. И деньги видать завелись?

— За комплимент насчет мундира спасибо, что касается денег — да, покуда карман не дырявый, имеются.

— С вами приятно иметь дело, — будто кошка замурлыкал Пандульфи. — Но ежели окажетесь вновь в неприятном положении, приходите смело сюда. Мои двери будут открыты для вас в любое время суток. Впрочем, зачем достойным людям встречаться во время нужды и стеснения. У меня по вечерам собирается достойная компания, играем понемногу, ведем умные беседы для духовного и умственного развития. Как раз сегодня я жду весьма интересных гостей. Думаю, полезные знакомства в Петербурге не будут вам лишними. Присоединяйтесь к нашему обществу.

Меня насторожили его льстивые интонации и густая патока, щедро разлитая в словах. То ли он действительно придерживается нестандартной ориентации и пытается заманить в кружок «по интересам», то ли начинается незатейливая вербовка в шпионы или какие-нибудь франкмасоны. Знаю, что последние в изрядном количестве расплодились среди русской знати, но на меня еще никто не выходил и в масоны не рекрутировал.

— Всенепременно приду, — солгал я. — Но сегодня, увы, нет никакой возможности.

— Как жаль, — всплеснул руками Пандульфи.

Тем временем в комнате появился слуга с моей шпагой, я отсчитал ростовщику деньги, честно заплатил проценты, и, получив на сдачу горсть мелких монет, вышел на улицу.

Навстречу шли солдаты, ведя под ружье просящего милости колодника. Я вспомнил наше с Карлом сидение в казематах Петропавловской крепости, тот голод и холод, что мы тогда испытали. Рука сама по себе развязала шнурок кошелька, я вытащил первую попавшуюся монету из тех денег, что дал мне Пандульфи (это оказался медный пятак), и было собрался протянуть ее арестанту. Но тут взгляд мой упал на дату чеканки.

«1728-й!» — прочитал я и ахнул.

Ростовщик-итальянец всучил мне фальшивую монету, которая, по словам Ушакова, не получила хождения, благодаря вылазке моих гренадеров.

Вспомнилась карета перед его домом, таинственный вельможа, не желавший открывать инкогнито, подозрительные взгляды кучера и лакеев… Стойте, стойте, а ведь рожа одного из них показалась мне смутно знакомой, когда дом Сердецкого штурмом брали.

А это значит…