Гувернантка

- Я никогда не полюблю другую фройлейн.

- Я тоже.

- Ни одна не будет так добра к нам. И потом...

Она не решается договорить. Но с тех пор как они знают про ее ребенка, безотчетное женское чутье подсказывает им, что их фройлейн достойна особенной любви и уважения. Обе беспрестанно думают об этом, и теперь уже не с прежним детским любопытством, но с умилением и глубоким сочувствием,

- Знаешь что,- говорит одна из них,- мы...

- Что?

- Знаешь, мне бы хотелось порадовать чем-нибудь фройлейн. Пусть она знает, что мы ее любим и чтб мы не такие, как мама. Хочешь?

- Как ты можешь спрашивать?

- Я подумала,- она ведь очень любит белую гвоздику. Давай завтра утром, перед школой, купим цветы и поставим ей в комнату.

- Когда поставим?

- В обед.

- Ее, наверное, уже не будет. Знаешь, я лучше сбегаю рано-рано и принесу потихоньку, чтобы никто не ридел. И мы поставим их к ней в комнату.

- Хорошо. И встанем пораньше.

Они достают копилки и честно высыпают на стол все деньги. Теперь они повеселели, их радует мысль, что они еще смогут выразить фройлейн свою немую, преданную любовь.

Они встают чуть свет, с душистыми, свежими гвоздиками в дрожащих руках они стучатся в дверь к фройлейн; но Ответа нет. Решив, что фройлейн еще спит, они рходят на цыпочках. Комната пуста, постель не смята. Вещи разбросаны в беспорядке, на темной скатерти белеют письма.

Дети пугаются. Что случилось?

- Я пойду к маме,- решительно заявляет старшая. И без малейшего страха, с мрачным выражением глаз она появляется перед матерью и спрашивает в упор: - Где наша фройлейн?

- Она, вероятно, у себя в комнате,- отвечает мать, с удивлением глядя на дочь.

- В комнате ее нет, постель не смята. Она, должно быть, ушла еще вчера вечером. Почему нам ничего не сказали?

Мать даже не замечает сердитого, вызывающего тона вопроса. Она побледнела, идет к отцу, тот быстро скрывается в комнате фройлейн.

Он долго не выходит оттуда. Девочка гневными глазами следит за матерью, которая, по-видимому, сильно взволнована и не решается встретиться с нею взглядом.

Отец возвращается. Он очень бледен, у него в руках письмо. Он уводит мать в комнату фройлейн, там они шепчутся о чем-то. Дети стоят за дверью, но подслушивать не решаются. Они боятся отца: таким они его еще никогда не видали.

Мать выходит из комнаты с заплаканными глазами, очень расстроенная. Дети, испуганные и смятенные, невольно подбегают к ней с вопросами. Но она резко останавливает их:

- Идите в школу, вы опоздаете.

И девочки покорно уходят. Как во сне, сидят они на уроках четыре, пять часов, но не слышат ни слова. Потом опрометью бегут домой.

Там все по-старому, только чувствуется, что всех угнетает одна страшная мысль. Никто ничего не говорит, но все, даже прислуга, глядят как-то странно. Мать идет девочкам навстречу. Она, видимо, приготовилась к разговору с ними.

- Дети,- начинает она,- ваша фройлейн больше не вернется, она...

Слова застревают у нее в горле. Сверкающие глаза девочек так грозно впились ей в лицо, что она не осмеливается солгать. Она отворачивается и торопливо уходит, спасается бегством в свою комнату.

После обеда вдруг появляется Отто. Его вызвали, для него оставлено письмо. Он тоже бледен. Растерянно озирается. Никто с ним не заговаривает. Все избегают его. Он видит забившихся в угол девочек и хочет с ними поздороваться.

- Не подходи ко мне!- говорит одна, содрогаясь от отвращения. Другая плюет перед ним на пол. Смущенный, оробевший, он слоняется по комнатам. Потом исчезает.

Никто не разговаривает с детьми. Они сами тоже хранят молчание. Бледные, испуганные, они бродят из комнаты в комнату; встречаясь, смотрят друг на друга заплаканными глазами и не говорят ни слова. Они знают теперь все. Они знают, что им лгали, что все люди могут быть дурными и подлыми. Родителей они больше не любят, они потеряли веру в них. Они знают, что никому нельзя доверять. Теперь вся чудовищная тяжесть жизни ляжет на их хрупкие плечи. Из веселого уюта детства они как будто упали в пропасть. Они еще не могут постигкуть всего ужаса происшедшего, но мысли их прикованы к нему и грозят задушить их. На щеках у них выступили красные пятна, глаза злые, настороженные. Они ежатся, точно от холода, не находя себе места. Никто, даже родители, не решается к ним подступиться, так гневно они смотрят на всех. Безостановочное блуждание по комнатам выдает терзающее их волнение, и, хотя они не говорят друг с другом, пугающая общность между ними ясна без слов. Это молчание, непроницаемое, ни о чем не спрашивающее молчание, упрямая, замкнувшаяся в себе боль, без криков и слез, внушает страх и отгораживает их от всех остальных. Никто не подходит к ним, доступ к их душам закрыт - быть может, на долгие годы. Все чувствуют в них врагов, врагов беспощадных, которые больше не умеют прощать. Ибо со вчерашнего дня они уже не дети.