Гусарский монастырь

— Вот и прекрасно! — с умилением на лице и в голосе проговорила Клавдия Алексеевна. — Да поцелуйтесь же скорей! — Она сдвинула обоих супругов вплотную, и те заключили друг друга в объятия. — И конец недоразумению! Как я рада! Мир до гроба! Не правда ли?

Хозяйка дома очутилась сидящею на коленях у мужа.

— Я незлопамятна! — нежно сказала она, приглаживая растрепанные баки и целуя его. — Видишь, какая у тебя жена добрая! Но мы все-таки совсем уедем в деревню! — решительно объявила она. — Я не могу оставлять такого талантливого человека, как Андрэ, в обществе здешних дураков и пьяниц!

— Душа моя мрачна! — говорил в это время ротмистр Костиц, стоя в зале «монастыря», раздвинув ноги и крутя усы. — Дети, не время ли столпотворению быть?

— Время, отец-игумен! — ответил сидевший у окна и мрачно глядевший в него Светицкий.

— Такой столп, чтобы треск, и блеск, и гром с радугой были? — продолжал Костиц.

— Ляжем костьми с тобой, отче! — отозвался Радугин.

— Во все колокола звонить, когда так! Ударь, сыне, тревогу!

Светицкий часто зазвонил в колокол, и на густой звон его из соседней комнаты показались отсутствовавшие Возницын и Курденко.

Оба шли с веселыми лицами; последний нес в руках два письма.

— Что за грамотки? — спросил Костиц.

— Кукольную комедию сочиняли! — с хохотом ответил Возницын. — Скучно зело святому граду Рязани, стало, живой водой ее взбрызнем.

Курденко поднял обе руки с письмами в каждой.

— Это к лорду Званцеву от мисс Соловьевой, а это от нее к нему. Объяснения в любви и зов на свиданье!

— Дельно! — заметил Костиц. — А ну-ка, почитайте?

— Послание от амура… Вонмем! — по-дьяконски возгласил Возницын.

Курденко прочел оба творения.

— Хорошо, — одобрил Радугин, — но мы-то как же узнаем, что произойдет?

— Сами расскажут! — уверенно ответил Курденко. — А нас зачем звали?

— Время столпотворению быть! — сказал, крутя усы, Костиц. — Думайте, сыны, как лучше душу спасти!

На совещание был вызван монастырский повар — крепостной Радугина — Гаврило, лысый, полный человек с носом в виде картошки, питавший к себе большое уважение, как к необычайному кулинарному таланту и красивому мужчине. Он явился, поклонился гусарам, с достоинством одернул свою куртку и стал у двери.

— Гаврило Васильич! — воскликнул, увидев его, Курденко. — Нужно чудо сотворить — можешь?

— Ежели на кухне — могу-с… — скромно признался Гаврило.

— Уху на завтра из живых стерлядей можешь?

— Вполне-с.

— Стерлядей отварных?

Гаврило слегка развел руками с пренебрежительным видом.

— Затем, господа, не выпустить ли индеечку?

— Хвалят ее в селениях райских! — согласился Возницын.

— Спаржу с соусом сабайон, затем…

— Будет! — прервал Костиц начавшего вдохновляться Курденко. — Ты все о мамоне, отец келарь: о душе больше пекись!

— Шампанского забери ящика три!

Костиц одобрительно кивнул головою.

— Водки, закусок разных возьми. Вина я сам выберу у Хлебодарова!

Гаврило был отпущен, и гусары занялись составлением списка избранных «богомольцев» для приглашения на завтрашний день.

Костиц шагал по залу, слушал, ерошил себе волосы, дергал за усы и, видимо, все больше и больше охватывался азартом.

— Этот слаб, не надо! — изредка возглашал он. — Покруче отцов выбирай, понадежнее!

Когда оконченный список был затем прочитан Курденко вслух, Костиц умилился.

— Великий бой будет! — промолвил он,

— Спаси Господи люди Твоя! — добавил, помотав головой, Возницын.

В лавке Хлебодарова шла суета: укладывали и увязывали всякие закупки, сделанные для «монастыря»; Гаврило забрал чуть ли не все товары, имевшиеся налицо.

Хлебодарова самого не было, и отпускал все заменявший его Тихон.

— Здорово, должно быть, ваши господа дыму напустят? — говорил он, весь лоснясь от удовольствия, что будет во что запустить «честные персты».

— Да уж мы не дадим маху! — снисходительно ответил Гаврило. — Соус «запоём» даже заказали!

— Что ж это за соус такой? — заинтересовался Тихон.

— Из коньяку одного, почесть…

— С этого запоешь! — согласился Тихон. — С иной марки и на стенку сразу полезешь!

Через какой-нибудь час весь город говорил о предстоявшем на завтра кутеже в «монастыре».

Что испытывал отделанный под индейца Андрей Михайлович — понятно без слов!

Глава XVII

Вечером в тот же день возвратившаяся домой Клавдия Алексеевна вдруг заметила, что на горшке с геранью, стоявшем на отворенном окне ее комнаты, белеет что-то странное. Странное оказалось конвертом, адресованным на ее имя.

Она высунулась на улицу, чтобы посмотреть, кто положил его, но там не виднелось ни души.

Легкая дрожь и предчувствие чего-то особенного охватили ее. Она быстро распечатала конверт, вынула письмо, прочла его раз и другой и опустилась на стул, уронив листок на колени.

В письме стояло:

«Клавдия Алексеевна!