Гусариум

— У нас два миномета есть! И мин осколочно-фугасных целый штабель. А дотуда с нашей позиции добьет без проблем. Наоборот, угол возвышения надо будет максимальный ставить, чтобы траектория покруче была. Рискнем?

«А ведь он прав… Вот что значит опыт… А я руки опустил… Тютя!»

— Хорошо. Мины подготовлены?

— А чем мы, по-вашему, занимались, пока вы за кашей ходили, товарищ лейтенант, — расплылся в улыбке Нечипорук. — Солдат без работы — преступник. Вот я и трудоустроил Конакбаева с Савосиным, чтобы мысли дурные в башку не лезли.

Савосин, видя, что старшие приводят в боеготовность минометы, заволновался:

— Мы что, воевать собираемся? Зачем? Говорили же — просто так отсидимся, пока бой не закончится.

— Мы поможем русским войскам. Мы же русские, Савосин.

— Чем мы им поможем? — Савосина трясло: чудом оставшись живым в одной мясорубке, он, похоже, совсем не хотел погибать в новой. — Десятком мин? Да и нет тут СССР — тут царский режим! Я царю присяги не давал!

— Замолчите, боец! — повысил голос лейтенант. — Мы не государству присягу давали — стране. Нашей родине, России! Я вам приказываю…

— Себе приказывай! Ты там командиром был! А здесь мы все сами по себе! — не слушая его, визжал боец. — Конакбаев, старшина — не слушайте его!

— Заткнись, Савосин! — прорычал Нечипорук, передавая Конакбаеву, аккуратно сворачивающему колпачки предохранителей и раскладывающему мины рядком, очередную «чушку». — Помогай лучше — вон товарищ лейтенант не справляется. После боя поговорим.

— Вот вам бой! — выставил тощий кулачок, сложенный в кукиш, бывший детдомовец и тут же — второй. — А вот — после! Счастливо оставаться!

Он повернулся и, петляя, как заяц, кинулся в чащу.

— У-у-у, сученыш! — взревел старшина, выхватывая парабеллум и выцеливая спину, мелькающую меж белых стволов. — Порешу гада!

— Прекратить! — Лейтенант повис у него на руке, заставляя опустить пистолет. — Вы с ума сошли, Нечипорук! Пусть бежит! Баба с возу — кобыле легче.

— Вот же зараза, — с трудом отходил старшина, красный как рак. — Как же я его раньше не распознал? Ты-то хоть не побежишь? — повернулся он к Конакбаеву, спокойно продолжавшему работать, как будто ничего не произошло.

— Зачем побежишь? — пожал плечами боец. — Я не зайчик по лесу бегать. Я присягу давал. И отец мой давал, и дед давал. И прадед, наверное, тоже давал. Мы давно с Россией. Как я там, — он ткнул пальцем вверх, — им в глаза смотреть буду, если струшу? Ты лучше мины давай, старшина, закончились совсем уже.

— Молоток, Конакбаев! — хлопнул его по спине старшина. — Как тебя зовут-то хоть?

— Насыром, — чуть смутившись, ответил казах. — Мое имя по-русски немного смешно звучит… Насыром Исламовичем.

— А меня — Федором. Федором Дмитриевичем, но можно просто Федей.

— Сергей, — коротко представился лейтенант.

Все трое обменялись крепкими мужскими рукопожатиями. Тут не было больше русских, украинцев и казахов, командиров и подчиненных, православных, мусульман и атеистов — были три русских человека, три бойца, готовых сражаться за свою родину, как бы она не называлась — СССР, Российская Империя или просто Россия. Это была их земля, а позади была Москва. Ни шагу назад.

— Максимальный угол возвышения, — скомандовал лейтенант, напряженно вглядываясь в дрожащее изображение в окуляре трофейного «полубинокля». — Пробной серией из трех мин… Огонь!..

* * *

— Эх, здорово дают! — Командир 1-й батареи лейб-гвардии конной артиллерии капитан Захаров оторвался от окуляра подзорной трубы. — Из чего это они там чешут? Такое впечатление, что батарея мортир там в лесу оборудована. Кто бы это мог быть? Не знаю такой у нас.

— Не могу знать, — ответил юный прапорщик Павлов. — Что-то секретное, наверное. Только смею заметить, поляки эту батарею уже почти подавили — реденько бьет, не то что вначале.

— Так и мы тоже, — усмехнулся капитан. — Реденько. Картечи уже нет, бомбы на исходе… Ядер тоже не густо. Вон, Рааль[6], немчура, экономит, бьет пореже, но верно. Не чета нам — широкой душе. Скачи, разузнай, кто там и что. За такое дело тех, кто на этой батарее, к георгиевским крестам представить нужно! Спасли, можно сказать.

Он не понял, что случилось — только что смотрел вслед ускакавшему адъютанту, на мгновение потемнело в глазах, а когда темнота рассеялась, над ним склонялись встревоженные лица артиллеристов.

— Что со мной? Ранен? — Он не узнал своего голоса — из горла неслось лишь какое-то бульканье. — Серьезно?

— Вам нельзя говорить, ваше благородие…

И только сейчас капитан почувствовал страшную, раздирающую боль в груди. Непослушная рука с трудом ощупала мокрый и горячий мундир на груди, пальцы укололись обо что-то острое.

— Пуля?..

— Ядро… Рикошетом…

— Ничего… — Капитану было всё труднее говорить, его душила кровь, заполняющая пробитые легкие. — Наша ли победа? Отступает ли неприятель?..

Тьма, уже вечная, снова заволакивала всё вокруг, но он продолжал упрямо спрашивать, брызгая пузырящейся на губах алой кровью:

— Отступает ли неприятель?..

* * *

Сергей стряхнул с груди землю и, пошатываясь, поднялся на ноги. В ушах тонко звенело, перед глазами плавали черные мушки.