Гусариум

— Не зря бабке Ефросинье перед войной свина отнёс. Всё верно насоветовала. Загнёшь деревце в лесу — вернёшься живым. Вот теперича леволюцию доделаем, и поеду к себе домой, в Мохнатки. Женюсь на Таньке. С контузией теперь, понятно, обратно на фронт не возьмут. И слава те господи! — Парень истово перекрестился. — Как есть, сила крестная уберегла. Надо бы и батюшке в церковь занести. В благодарность за то, что молился за меня…

— Ты это брось, — сурово погрозил пальцем Савелий Игнатьевич. — Что это ещё за вредные пережитки и суеверия? Или у вас там пороси, как крапива, растут? Небось с сестрёнками-то раньше голодал?.. Молчишь? По глазам вижу, что голодал.

Парень, почесав рукав со споротыми нашивками, пожал плечами. Савелий Игнатьевич в сердцах махнул рукой.

— Олух ты, Тимоха! Тебе бы учиться надо, дремучий ты человек. А не по колдунам бегать… Нету бога. И чудес тоже нет. А есть дружба, честность и упорный труд. Уяснил?

— Уяснил, — тут же радостно расплылся в улыбке Тимошка. — Нету — ни бога, ни ведовства. А значит, когда колдунья, бабка Ефросинья, в следующий раз капусту клянчить зайдёт — перетопчется…

— Вот то-то же.

Савелий Игнатьевич, глядя в потолок, задумчиво покачал головой и развёл руками:

— Ты вот сам подумай, Тимоха. Жизнь — она ведь не с неба падает и не готовая нам даётся. Она вот этими мозолистыми руками делается… По крохам, по кирпичику. Нам, если так подумать, сейчас не церкви, а школы и ремесленные училища открывать нужно.

— Эй, безбожники, — послышался из тёмного угла голос, заставивший обоих вздрогнуть. — Вы меня кормить сегодня будете, или как? Либо отпусти́те — либо поесть чего-нибудь дайте, в конце концов!

Савелий Игнатьевич, нацедив в кружку воды, с кряхтеньем поднялся и направился к клети, где раньше хранился дворницкий инвентарь.

С той стороны стоял стройный человек в офицерской форме. В сумраке на его плечах золотом блеснули поручицкие погоны.

На вид офицеру можно было дать лет тридцать. Лицо гладко выбрито, а подстриженные усы придавали ему слегка смущённое выражение. Щека пленника была испачкана сажей, и он исподлобья смотрел на рабочего.

— Ну, чего тебе? — спросил Савелий Игнатьевич.

— Водички бы… горло промочить, — хрипло отозвался офицер.

Савелий Игнатьевич протянул кружку сквозь прутья. Пленник, двигая кадыком, жадно выпил воду. А потом неожиданно вцепился руками в ржавые штыри и, прильнув к решётке, зашептал:

— Слушайте, ну будьте же, наконец, человеком. Чего вам стоит? Отпустите. Говорю же я вам, ничего плохого не задумывал. Спешил домой к сестре. Просто хотел срезать дорогу…

Савелий Игнатьевич, помедлив, вздохнул… И, глядя на офицера, развёл руками.

— Не могу. Извини. Таков революционный порядок. Газовый завод — объект особой важности. А ты, уж прости, человек случайный, незнакомый…

Глаза офицера в темноте блеснули.

— В городе сейчас неразбериха, — продолжал Савелий Игнатьевич. — Стреляют. Сам посуди, откуда мне знать, что у тебя на уме? Может быть, ты вообще немецкий шпион? Может, ты завод взорвать хотел?.. Нет, прости. Не могу.

Савелий Игнатьевич покачал головой и направился обратно. Но не успел он отойти на несколько шагов, как в спину ему донёсся тихий голос:

— Может, вы денег хотите? У меня есть. Могу дать…

Савелий Игнатьевич остановился и резко развернулся. Поручик побледнел и отступил под его взглядом.

Рабочий нахмурился.

— Ты что же… Хочешь, чтобы я доверие своих товарищей продал?

Тимоха позади затаил дыхание. Савелий Игнатьевич говорил тихо, но каждое его слово вбивалось, как холодный пресс в деталь:

— Ты что предлагаешь, аспид? Чтобы я за деньги обманул тех, кто мне доверился? Чтобы я предал, значит, революцию, товарищей по партийной ячейке и лично товарища Лациса, который меня сюда наблюдать поставил?.. Ты это мне предлагаешь? Не будет этого, мышиная твоя душа!.. Слышишь?!

Поняв, что кричит, Савелий Игнатьевич замолчал на полуслове.

— Простите, — тихо отозвался из сумрака пленник. — Повсюду вымогают, вот и я тоже… замотался, наверное. Две недели — уже и не надеялся честных людей встретить.

Выйдя к ржавой решётке, офицер устало потёр рукой глаза и глухо сказал:

— Железнодорожные служащие совсем озверели… Пока с Кавказа добрался, не поверите — истратил двести рублей на одни билеты. Три месячных жалованья … и так по всей стране…

Он поднял глаза на рабочего и тихо предложил:

— Может быть, просто забудем это?

— Что значит «забудем»? — Савелий Игнатьевич тряхнул головой. — Ловко вы, значит, эксплуататоры трудового класса, устроились. Чуть что — сразу «забудем». Нетушки.

Рабочий рубанул ладонью воздух и подытожил:

— Решено. Завтра же, утром, отведу тебя в ЧК. Там разберутся, что ты за птица. Если правду говоришь, отпустят. А если нет — тогда извини. Революционное время.

— А зачем тянуть до утра? — вскинулся офицер. — Ведите сейчас.

— И отведу!

— Ведите. Всё равно конец один…

— А вот возьму и отведу, — упрямо повторил рабочий. — Эй, Тимоха!

Он обернулся к столу. Долговязый парень захлопал глазами:

— Чаво?

— Чаво, чаво… Давай ключи! И винтовку заодно прихвати. Будем пленного выводить.