Гумилёв сын Гумилёва

Ахматова отказалась эмигрировать, осталась «со своим народом». Она сделала правильный выбор. Поэтесса Серебряного века могла стать великим русским поэтом только на Родине.

А если бы она уехала, как могла сложиться судьба Льва Гумилева?

Ахматова часто спрашивала себя: «А что бы было, если б он воспитывался за границей? <…> Он знал бы насколько языков, работал на раскопках с Ростовцевым, перед ним открылась бы дорога ученого, к которой он был предназначен».

Анна Андреевна была совершенно права. Гумилев не провел бы тринадцать лет в лагерях. Ему не пришлось бы годами зарабатывать рабочий стаж, чтобы поступить в университет. Он окончил бы Сорбонну или Кембридж, а потом мог бы преподавать и заниматься научными исследованиями в Европе, а мог и переехать в США. Например, в тот же Нью-Хейвен, где работали Георгий Вернадский и Михаил Ростовцев, величайший антиковед – историк и археолог.

Языки Гумилев учил бы не в лагере, а в университете. Тюркскими языками овладел бы в совершенстве, научился бы читать по-китайски. Словом, Лев Николаевич стал бы востоковедом мирового уровня. Возможно, затмил бы Эдуарда Шаванна и Рене Груссе. Ездил на международные конгрессы по несколько раз в год. Гумилев сделал бы блестящую академическую карьеру.

А мог бы он создать свою теорию этногенеза?

Академик Панченко считал, что тюрьма помогла Гумилеву: «Неволя определяет и тематику, и, так сказать, методологию творчества».

Не верю я в целительную силу тюрьмы. Сомневаюсь, будто баланда и пайка сырого хлеба способствуют гуманитарным исследованиям, а недостаток сахара и фосфора стимулирует работу мозга. Да, Гумилев размышлял об этногенезе во время долгого пути из барака на работу. Но он еще лучше мог бы размышлять, скажем, по дороге из своего загородного особняка в университет. Идея пассионарности пришла Гумилеву, когда он лежал под нарами в «Крестах». А могла бы еще скорее прийти, допустим, после партии в лаун-теннис или во время вечерних размышлений над стаканчиком виски в каком-нибудь лондонском клубе, за чашкой кофе в парижском кафе.

Гумилев, несомненно, создал бы на Западе свою теорию и, возможно, сделал бы это гораздо раньше. Вопрос в другом: как бы он эту теорию опубликовал? Виктор Козлов сомневался, что Гумилев смог бы напечатать свою книгу в западных университетских издательствах: «Идеи естественности кровавых межэтнических конфликтов не были бы приняты и на Западе, где к националистической пропаганде относятся с очень большим осуждением…» Козлов часто бывал на Западе и хорошо ориентировался в европейской и североамериканской научной жизни.

Возможно, Гумилеву и удалось бы напечатать «Этногенез и биосферу», но тогда еще хуже: от него бы все отвернулись. Не только академики и редакторы издательств, как в СССР. А вообще все «порядочные люди».

После Второй мировой войны всякий исследователь нации, этноса, этнической идентичности казался фигурой подозрительной. О свободе творчества, свободе дискуссий не могло быть и речи. Профессор Кембриджа Эрнест Геллнер и профессор Лондонского университета Эрик Хобсбаум, «законодатели мод» в европейских Nationalism studies, последовательно подменяли научное исследование моральным осуждением.

Гумилев современные нации считал этносами, а всемирную историю изучал прежде всего как историю этносов (наций).

Это было бы просто вызовом западным неомарксистам, левым профессорам, директорам научных центров. Как ни странно, советская наука в шестидесятые-восьмидесятые годы давала Гумилеву большую свободу. Ярлык «антимарксиста» и «биологизатора» только подогрел интерес читателя к теории этногенеза.

На Западе ее судьба была бы печальна. Гумилев, конечно, не попал бы под арест, но испортил бы себе карьеру, лишился кафедры. Китайские и афроамериканские студенты могли и освистать такого преподавателя, остальные – просто бойкотировать его лекции. Шумный, скандальный успех последних лет жизни был бы невозможен. Вместо него – остракизм и забвение. Вот такова была бы судьба теории этногенеза.

Не верите? Давайте проверим.

Английское издание «Этногенеза и биосферы» появилось на год раньше, чем русское, но его даже не заметили.

Первым западным ученым, написавшим о Гумилеве, был профессор Массачусетского технологического института Лорен Грэхэм. Он занимался историей науки в СССР. В свою книгу он включил и главу о Гумилеве. Гумилева он не читал. Вообще не читал. В это трудно поверить, но профессор признался, что не сумел достать копию депонированной рукописи «Этногенеза», а потому составил себе представление о теории Гумилева по двум статьям: Бородая Ю.М. «Этнические контакты и окружающая среда» и Кедрова Б.М., Григулевича И.Р., Крывелева И.А. «По поводу статьи Ю.М.Бородая».

Спасибо профессору за честность, но уровень американского науковедения просто изумляет.