Гулять по воде

– Это все мы наладим, как-никак я всенародная депутатка и руку где следует имею. Документ выправим, жилье выдадим. А с делом вот как. Возьму тебя на первое время сторожем при музее. А то там Генка Водяной сразу один за всех, за директора и уборщика, и за культурного работника. Только ему сейчас все равно не до того, – говорит. – В бритоголовость ударился, чумной, матушку Степаниду не спросясь. А мне с того одна неспокойность в сердце. Чую, заварится еще крутое тесто, да что выпечется, неведомо. А все на меня вывалят, злодеи. Я у них, вишь, квасная патриотка, тьфу, тьфу, тьфу.

Коля тетку слушает и аппетитностями угощается. Степанида Васильна, отплевамшись, продолжает:

– А музей у меня к корням отеческим самое нужное касательство простирает. Самый древний народный промысел в нем выставляется – ведовская наука. Слыхал, небось?

– Слыхал, – говорит Коля. – А только, тетушка, извиняйте, я ваш музей сторожить не хочу.

Степанида Васильна на это отвечает с пониманием:

– А и то верно. Не по статусу родному моему племяннику в сторожах обретаться. Не хочешь сторожем, иди ко мне в Школу кладознатства. Тоже на корнях отеческих произрастает, из самой глуби веков соки берет. Выучишь курс, устрою консультантом, а там преподавать поставлю.

А Коля молчит, угощение дожевывает.

– Чего молчишь? – спрашивает Степанида Васильна. – Опять не по нутру? Экий ты разбористый, не угодишь тебе.

Коля тогда встал и говорит:

– Благодарствую, тетушка, за заботу и угощение, только не могу я к вашим языческим корням припадать. Мне поп Андрей это дело запретил, а я у него в послушании, потому как истинную веру отеческую от него приял.

– Тьфу, – осердилась тут Степанида Васильна, – нашел кого слушать, попа ретроградного. Ты меня лучше слушай, тетку родную, я плохого не скажу.

Но Коля на своем держится и к дверям мало-помалу продвигается:

– Благодарствуйте, тетушка.

А Степанида Васильна последнее средство из кармана достает:

– Прокляну! – говорит грозно. – Без документа оставлю!

Коля на нее грустно посмотрел и отвечает:

– Эх вы, тетушка, я ведь к вам по-родственному, а вы…

– А я к тебе как, племянничек?! – подбоченилась Степанида Васильна. – И я по-родственному. По самому родственному!

Но Коля все равно ушел и дверь за собой тихо притворил. А из апартамента еще раз гневное «тьфу» вылетело, да в Колю уже не попало, потому как он далеко ушел и в осветленность души снова погрузился.

XXII

Вот идет Коля по улицам куда глаза глядят, на самую окраину уже забрел, где крематория не видно, там на лавочку сел и сидит. И тут ему Черный монах вдруг заново явился. А Коля дух затаил и смотрит на него в радостной изумленнности. Только монах что-то не подходит, стоит вдалеке, будто даже и спиной, лицом чуть оборотившись. И будто за собой зовет.

Коля встал и бестрепетно пошел за монахом, а тут некая странность образовалась. Монах будто в стене виден, вроде движется, а вроде на месте стоит, не шевелится. Подошел тогда Коля ближе, и прояснилась задача. Монах на стене дома рисунком отобразился, а рисунок странный: будто по воде ступает Черный монах и не тонет ни капли, а за ним красный след вдаль волочится. Пригляделся тут Коля и озеро святое узнал, а там, куда монах шел, старый монастырь кудеярский, целый еще, не разваленный в руины. Коля от такого видения ахнул и перекрестился, как поп научил.

А уже все прознали, что в Кудеяре некий уличный малевальщик объявился и стены по краю города удивительной шифровальней расписывает. Малым городским шишкам это не по нраву пришлось, да по их указам, а может, самого Кондрат Кузьмича, намалеванное обратно краской замазывали и так порядок наводили. Только шифровальня опять на том же месте и в том же виде образовывалась. А малевальщика все поймать не могли, ужасно скрытный оказался, по ночам стены записывал.

Коле эта чудная история прежде в голову не заходила, а тут прямо гвоздем воткнулась в темечко. Стоит он непонятно и глаза трудит, уразуметь не может, откуда сие да как так вышло. А вдруг чих услышал со стороны и глядит, ищет, потому как улица вроде пустая совсем. Вконец глаза утрудил, да вдруг приметил сбоку от дома куст, а под кустом пятки голые и грязные. Бродяжка какая спать завалилась да расчихалась. Коля к кусту приблизился и говорит:

– Здравия желаю, а если простудимшись, так под кустом спать никак нельзя.

А ему оттуда отвечают:

– Ничего, мы привыкши.

Коля спрашивает:

– А сколько вас там?

В ответ к нему высовывается голова в девичьих коротких косах и сопит чумазым носом:

– Нас здесь я одна.

Коля подумал и опять спрашивает:

– А с соседом вашим знакомство имеете? – и на Черного монаха показывает.

– Если вы про то, кто его расписал, то я, – отвечает бродяжка, вылезает совсем из-под куста и косы, со сна растрепавшие, перевязывает. А сама в клеточной обтертой рубахе и штанах, до колен оторванных. И годов совсем не так чтоб много, а чуть больше пятнадцати, и лицевое очертание умильное, только опять же чумазое.