ГУЛАГ

Томас Сговио на Колыме был денщиком у старшего надзирателя – готовил ему еду, добывал ему спиртное и в конце концов завоевал его доверие. “Томас, друг ты мой, – говорил ему надзиратель, – запомни одно. Береги мой партбилет. Напьюсь – смотри, чтоб я его не потерял. Ты мой слуга. Потеряю – пристрелю, как собаку. <…> А я этого не хочу”[944].

Но у действительно больших начальников слугами дело не ограничивалось. Иван Никишов, который в 1939 году, после чисток, стал руководителем “Дальстроя” и занимал этот пост до 1948 года, приобрел сомни тельную славу, роскошествуя среди голодающих. Никишов принадлежал к другому поколению, чем его предшественник Берзин, – к поколению, далеко ушедшему от пламенных аскетических лет революции и гражданской войны. Без особых угрызений совести Никишов использовал свое положение для того, чтобы жить хорошо. Он обзавелся “большой личной службой охраны, роскошными автомобилями, шикарными служебными помещениями и чудо-дачей на берегу Тихого океана”[945]. На этой даче, по свидетельствам заключенных, было вдоволь ковров, медвежьих шкур, хрустальных люстр. В роскошной столовой Никишов и его лагерная жена Гридасова – молодая, энергичная бывшая воспитательница из лагерной КВЧ – лакомились медвежьей печенью, изысканными винами, фруктами, ягодами, свежими огурцами и помидорами из специальной теплицы[946].

Никишов был не один такой. Лев Разгон дал незабываемую характеристику полковника Тарасюка – начальника Устьвымлага в годы войны:

Он и жил как римлянин, назначенный губернатором какой-нибудь варварской провинции, завоеванной Римом. В специальных теплицах и оранжереях для него выращивали овощи и фрукты, экзотические для Севера цветы. Были найдены лучшие краснодеревщики, делавшие ему мебель; самые известные в прошлом портные обшивали его капризную и своенравную жену. И лечили его не какие-то вольнонаемные врачишки, со студенческой скамьи запродавшиеся ГУЛАГу, а крупнейшие профессора, руководители крупных столичных клиник, отбывавшие свои большие срока в медпунктах далеких лесных лагерей[947].

Нередко заключенным приходилось помогать начальству удовлетворять свои прихоти. Лагерному врачу Исааку Фогельфангеру постоянно не хватало медицинского спирта, потому что его фармацевт использовал спирт для приготовления настойки, которой начальник лагеря угощал приезжающих чинов НКВД: “Чем больше они пьют, тем лучшее мнение у них складывается о состоянии дел в Севураллаге”. Фогельфангер наблюдал, как лагерный повар готовит для приезжих банкет, используя продукты, которые приберег на этот случай: “икра, копченый угорь, горячие булочки с грибами, арктический голец в лимонном желе, запеченный гусь и запеченный поросенок”[948].

В этот период (в 1940‑е годы) начальники, подобные Никишову, начали считать себя чем-то более значительным, нежели просто тюремщики. Некоторые даже принялись соревноваться друг с другом в разных областях, создавая фантастические вариации на тему “утереть нос соседям”. Каждый хотел, чтобы именно у него была лучшая лагерная театральная труппа, лучший лагерный оркестр, лучшие лагерные художники. В 1946 году в Унжлаге Лев Копелев узнал, что начальник лагеря “приказывает специально отбирать в тюрьмах артистов, музыкантов, художников <…>. Ведущих артистов постоянно содержали в больнице, числили их выздоравливающими или санитарами…” Больницы Унжлага были настоящими “пристанищами искусства”[949]. “Дальстрой” создал труппу из заключенных, которая выступала в Магадане и на некоторых приисках; в ней участвовали многие известные певцы и танцоры, отбывавшие срок на Колыме[950]. Лев Разгон пишет и о начальнике Ухтижемлага, у которого была “настоящая опереточная труппа” под руководством известного актера Константина Эггерта. Этот начальник также “пристроил к делу” известную балерину из Большого театра, первоклассных певцов и музыкантов: