ГУЛАГ

Работников лагерной охраны и администрации регулярно наказывали за дезертирство, пьянство, воровство, потерю оружия и даже за дурное обращение с зэками[900]. Например, в архивных документах Ванинского ИТЛ и пересыльного лагеря в порту Ванино читаем о стрелке охраны В. Садовникове, который “прибыл в больницу убить жену. А убил медсестру”; о стрелке И. Соболеве, который отобрал 300 рублей у заключенных и потерял партбилет; о начальнике лагпункта В. Суворове, организовавшем коллективную пьянку и вступившем в драку с офицерами с применением огнестрельного оружия; и о многих других, напивавшихся на службе до бессознательного состояния[901]. В личных бумагах видного деятеля сталинских времен Георгия Маленкова содержится докладная записка о деле двух работников лагерной охраны, убивших во время пьянки женщину-врача (мать троих несовершеннолетних детей) и санитарку[902]. Жизнь в отдаленных лагерных подразделениях была тяжелой и скучной, и это, как писал в ЦК ВКП(б) заместитель начальника политотдела ГУЛАГа, “толкало ребят <молодых вольнонаемных рабочих> на прогулы, самовольный уход, недисциплинированность, пьянство, картежные игры и, как правило, заканчивается преданием суду”[903].

Иные сотрудники НКВД совершали полный круг, что было довольно частым явлением: становились заключенными, а потом делали вторую карьеру в администрации ГУЛАГа. Многие бывшие заключенные отмечают быстроту, с которой арестованные работники НКВД вставали в лагерях на ноги и получали хорошие должности. Лев Разгон пишет в мемуарах о некоем Корабельникове, бывшем рядовом оперативнике НКВД, с которым он познакомился на барже по пути в лагерь. Корабельников объяснил Разгону свой арест тем, что он “трепанулся самому своему большому корешу <…> про одно бабское дело у начальника <…> Сунули мне пятак СОЭ[904] – и в общий этап”. Но он очень быстро выделился из общей массы. Месяц спустя Разгон встретил его еще раз. На нем была новая, чистая лагерная униформа. Он стал начальником штрафной подкомандировки Устьвымлага[905].

Рассказ Разгона вполне соответствует архивным данным. Очень многие сотрудники ГУЛАГа имели судимости. Создается впечатление, что руководство страны сделало ГУЛАГ местом ссылки для проштрафившихся работников НКВД[906]. Тот, кого отправляли на дальние окраины гулаговской империи, имел мало шансов вернуться в другие подразделения НКВД, тем более в Москву. О расслоении между оперативными работниками НКВД и сотрудниками ГУЛАГа говорит и принятая в ГУЛАГе система знаков различия[907]. На партийных собраниях и конференциях лагерные работники жаловались на свой низкий статус. “На ГУЛАГ смотрят как на управление, от которого все можно требовать и ничего не давать, – сетовал один из них. – <…> Эта линия чрезмерной скромности, что мы хуже всех, неправильна, и отсюда происходят непорядки в зарплате, с квартирным вопросом и т. д.”[908] В 1946 году, когда НКВД был опять разделен и переименован, ГУЛАГ подчинили Министерству внутренних дел (МВД), тогда как почти все более престижные функции НКВД, особенно разведка и контрразведка, достались Министерству госбезопасности (МГБ, позднее – КГБ), чей престиж был выше. МВД, ведавшее системой мест заключения вплоть до распада СССР, было менее влиятельно[909].

Лагерные начальники с самого начала имели сравнительно низкий статус. В письме, отправленном из Соловецкого лагеря в начале 1920‑х годов, один заключенный писал, что лагерная администрация целиком состоит из проштрафившихся чекистов, приговоренных “за воровство, вымогательство, истязания и прочие проступки”[910]. В 1930‑1940‑е годы в ГУЛАГ переводили тех, чьи биографические данные не отвечали требованиям, – людей не вполне пролетарского происхождения и представителей “подозрительных” в данный момент нацменьшинств (например, поляков, евреев, прибалтийцев). ГУЛАГ также становился последним прибежищем для людей неспособных, некомпетентных или пьющих. В 1937 году начальник ГУЛАГа И. Плинер жаловался:

Нам давали отсев из других отделов, нам давали по принципу – на тебе, боже, что нам негоже. <…> И в лучшем случае нам давали тех, которые спились, – раз человек спился, дают его в ГУЛАГ. <…> С точки зрения аппарата НКВД, самое большое наказание, если кто-то провинится, – это посылка его в лагерь на работу[911].