Гуль

— Нет, — Кирилл покачал головой. — Дольше. Намного дольше. Голод — это лишь первый симптом. По сути, он ничем не отличается от симптомов и сигналов, которые получает обычный человек. Сонливость — сигнал к отдыху; сухость во рту — обезвоживание; пустота в животе — голод; повышенная температура, насморк — борьба с инфекцией. Всё это лишь сигналы. Они подсказывают нам, чего хочет тело. В случае с гулями один из сигналов — превалирующий. Оно и понятно — почему. Другие опасности, о которых мозг сигнализирует людям, гулям не чужды. Жажда, болезни, сонливость, насморк, раздражение… Тело гуля более совершено. Оно более приспособлено к агрессивной среде, а потому мозг, который независимо от рождающихся в нашей голове идей, всегда думает лишь о том, как получить как можно больше энергии и при этом меньше потратить. Он не переживает по поводу малозначимых рисков.

Кирилл сложил из пальцев какую-то фигуру:

— Ваши тело и ваш мозг знают, что для продолжения жизни, причем жизни комфортной во всех её областях, нужно лишь одно — утолить голод. Вот почему это чувство так обострено. Мозг не распыляется на кучу разных желаний, а вместо этого твёрдо напирает на одно единственное.

— Ясно. И ты сказал, что если гули долго голодают, то они меняются.

— Да, — кивнул Кирилл, а потом добавил. — Наверное… Так думал Грачев. Ему об этом кто-то рассказал.

— И как они меняются?

— Они умирают.

— Не слишком удивительно, — сказал я. — Гуль не ест — гуль умирает.

— Дело в том, что процесс это длится довольно долго. Человек без пищи едва ли протянет больше недели, а гуль может обходиться без неё несколько месяцев. Из собственных наблюдений Грачев пришел к выводу, что изменения начинаются примерно через месяц. Тело перестраивается. Гуль продолжает испытывать голод, но его организм понимает, что, возможно, утолить его уже никогда и не получится. Он начинает приспосабливаться и входит в экономный режим. Гуль умирает, — Кирилл помотал головой. — С ним происходят страшные вещи. И в какой-то миг, когда смерть уже совсем близка, он перестаёт чувствовать голод. Это похоже на предсмертную агонию. Мозг сдается и хочет получить хоть немного удовольствия перед тем, как его не станет.

— И Грач довел себя до такого состояния, но не умер?

— Да. Он надеялся, что восстановится, но… Ты сам видел.

— Расскажи, как всё было.

И Кирилл рассказал. Хоть ему и давалось это нелегко. Недалеко от деревни, где сейчас живет Грачев, он построил бункер. Выкопал в лесу яму и залил в неё бетонный короб с внутренними размерами четыре на четыре метра и толщиной стен — полтора метра. Стены он сделал из бетона со слоями плетеной арматуры. Он провел туда вентиляцию. Верхняя стенка короба находилась на отметке пяти метров под землей. В ней был люк.

— Мы провели несколько предварительных экспериментов. Грачев залезал в короб, я его закрывал. Он сидел там месяц, отмечал начало изменений и сидел ещё неделю. Раз в три дня во время первого месяца и каждый день — после, я приходил к нему, включал камеру и связь в одностороннем приеме. Я видел и слышал, что происходит в коробе, а он меня — нет. По его поведению я должен был понять — насколько далеко он может зайти, — Кирилл опустил голову. — Увиденное останется со мной на всю жизнь…

Кириллу понадобилось время, а потом он продолжил.

— Когда я решал, что дальше продолжать эксперимент невозможно, потому что дальше наступят необратимые последствия, я прекращал эксперимент. Подавал ему через лоток еду, и он выбирался. Таких экспериментов было два. Первый длительностью месяц и неделя, второй — полтора месяца. Мы посчитали, что этого достаточно. Да и доктор Грачев натерпелся столько, что ещё несколько опытов мог не пережить.

— И в чем заключался основной этап?

— Почти всё тоже, только… Наблюдая за ним с помощью камеры и слушая происходящее, я должен был понять, когда наступит критический момент голодовки. Пик, когда гуль максимально приблизится к смерти и перестанет чувствовать голод.

— Почему ты должен был это понять? Разве доктор Грачев не мог сам тебе об этом сказать?

— Нет, — Кирилл помотал головой. — Поэтому мы и сделали связь односторонней. Примерно через три недели голодовки он становился совершенно неадекватным. Голод сводил его с ума. Он мог обещать, умолять, плакать, угрожать расправой и всякой прочее. В нём говорили инстинкты и больше ничего. Он думал только о том, как утолить пожирающий его голод и готов был на всё. Поэтому именно я, полагаясь на опыт предыдущих экспериментов, должен был решить, когда наступил момент.

— И что ты должен был сделать?

— Я должен был продлить его жизнь, но при этом — не утолить голод.

— Как такое возможно?

Игорь сложил руки в замок, закрыл глаза и некоторое время посидел молча.